История моей жизни. Воспоминания военного министра. 1907—1918 гг.

Содержание офицеров мне несколько удалось улучшить; быт же нижних чинов улучшился радикально: с 1906 года уже не могло быть речи о недостаточности их питания или о необходимости вольных работ для восполнения артельных сумм[211]. Для освобождения же их от нестроевых обязанностей вещевое довольствие стало отпускаться в готовом виде, а число денщиков было сокращено. Для привлечения на сверхсрочную службу были приняты решительные меры, уже давшие заметный результат.

Таковы меры, проведенные мною, по личной моей инициативе, большей частью после упорной борьбы либо с завзятыми сторонниками исконных порядков нашей армии, либо с министром финансов, и мерами этими я считаю себя вправе гордиться. Равным образом я с удовольствием вспоминаю, что для обеспечения мобилизационной готовности значительной части армии, на свой страх, я не исполнил высочайше утвержденного решения Совета министров о сдаче в казну экономических сумм, без предварительного приведения в порядок войскового имущества, а равно о позиции, занятой мною в отношении Государственной Думы: отказ от предельного бюджета с подчинением общему порядку испрошения и расходования средств и установление в отношении к Думе полной правдивости и откровенности, благодаря чему Дума стала относиться с доверием к Военному министерству.

Некоторые другие полезные (по моему убеждению) меры были мною подготовлены и отчасти уже проведены: изменение путевого довольствия было введено, но лишь в виде временной меры, так как мне не удалось бы иначе провести их. Новый порядок ведения войскового хозяйства уже испытывался в широком масштабе, дал отличные результаты и подлежал распространению в ближайшем будущем на всю армию. Оставляя должность, я полагал, что польза этих двух мер настолько очевидна, что окончательное принятие их не подлежит сомнению. Между тем вслед за моим уходом они были отменены: первая – в интересах самого Сухомлинова, который стал наезжать прогонные деньги, а вторая – в интересах его приятелей, кавалерийских начальников. Однако я убежден, что с восстановлением (после революции) в нашей армии нормальных порядков обязательно вернутся к моим начинаниям.

Еще я находил нужным упорядочить обозное дело в войсках, но все мои предложения по организации обозных войск были заброшены моим преемником, так же как уже начатое устройство в округах школ стрельбы.

Наконец, я считаю себя в праве гордиться тем, что я всячески боролся с непотизмом[212] и лично не позволял себе при каком-либо назначении руководствоваться чем-либо иным, кроме пользы службе, и что я никогда не вмешивался в деятельность судов и не оказывал на них какого-либо давления.

Все приведенные меры относились к разряду забот о личном составе армии; они клонились в сторону младших офицерских и нижних чинов и были неприятны старшим их начальникам. По вопросам же организационным и снабжения армии я не сделал почти ничего. Коренное изменение организации тормозилось сокращением срока службы в армии, а затем Палицын, который должен был выработать проект и взялся это сделать, но дал нечто, никуда не пригодное. Для снабжения армии не было средств и первые чрезвычайные кредиты на этот предмет мне удалось получить лишь летом 1908 года, так что при мне лишь успели выдать заказы, а самые поставки едва начались. Армия еще была вовсе не готова к походу. Имея в виду, что новая большая война должна была поставить на карту самые жизненные интересы России, я считал, что мы должны вступать в нее лишь вполне готовыми, с армией обученной и снабженной и с надлежащими вождями, и что для достижения этого нужно не менее десятка лет, и что мы до тех пор должны вести самую мирную политику, поэтому я и высказался самым решительным образом против всякого протеста по делу о присоединении к Австро-Венгрии Боснии и Герцеговины.

В течение почти четырех лет я усиленно работал, и моя совесть была чиста в том отношении, что я сделал, что мог. Внезапное увольнение от должности вызвало во мне чувство обиды, которое держалось долго и лишь много позже сменилось благодарностью судьбе за то, что мне суждено, чтобы не нести какой-либо ответственности за политику, приведшую к войне 1914 года, и за вступление в войну с недостаточно подготовленной армией.

Это чувство обиды и привычка постоянно быть в работе заставили меня, почти тотчас по переезде в Алупку, взяться за перо и посвящать ежедневно по несколько часов писанию своих воспоминаний. Остальное время было занято прогулками по Алупке и ее ближайшим окрестностям, причем жена довольно прилежно писала масляными красками красивые виды; я также усердно занимался фотографией. Таким образом, мы провели целый месяц в тишине, ни с кем не знакомясь; но затем в доме Бобровой, в нижнем этаже появились новые жильцы – отставной генерал Королев с женой и офицер лейб-казачьего полка Васильковский с женой. Р. С. Королева познакомилась с нами на прогулке, а через нее мы познакомились с Васильковскими.