История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Поп, возведя очи горе, сказал: «Для господа все возможно, ибо он всемогущ». Его явное замешательство и этот нелепый ответ вызвали среди собравшихся крестьян смех. Но я решил доконать попа. «А мог ли, — говорю, — Иисус Навин остановить солнце? Вы же как грамотный человек знаете, что представляет собой это светило? А можно ли теперь иметь тысячу жен, как имел их такой праведный по Библии человек, как царь Соломон? Можно ли спать со своими дочерьми и иметь от них детей, как это делал праведный Лот?» Следом за мной стали задавать вопросы и другие крестьяне: на ком женились сыновья Адама, с кем Каин построил город и т. п.

Поп стоял на трибуне в явно дурацком положении и, наконец, окончательно сконфуженный, сошел с нее. Идя с диспута, он говорил агроному Мохнаткину: «Я никак не ожидал таких выпадов со стороны крестьян. Если бы не это, я вышел бы победителем».

Секретарем райкома партии был тогда некто Подольский Иван Васильевич, парень простой и симпатичный. Крестьяне его любили, он очень толково умел вести беседы на всевозможные темы, вплоть до того, как нужно ухаживать за новорожденным ребенком или как правильно кормить корову. Поп, встретив его после провала на диспуте, сказал: «Ну, что ж, вас было много, а я один, поэтому неудивительно, что вы меня победили. А вот у нас будет во Всесвятском священие[388] церкви, туда соберется нас, священников, пять-шесть, вот тогда вы приходите к нам, да не влюдне[389], и посмотрим, чья возьмет».

Подольский вызов принял. Он не учел, что на священье соберется наиболее темная, консервативная часть крестьян, главным образом женщины и старухи. Пошли они действительно «не влюдне»: он, секретарь райкома комсомола и заведующий райженотделом[390]. После окончания службы, едва только один из них успел объявить об открытии диспута, как из толпы полетели в них камни, кирпичи. И им пришлось ретироваться не путем, не дорогой, а прямо под гору, к речке. Все же некоторые из них получили ушибы и ранения. На этом диспуте я, к сожалению, не был.

Потом был процесс, но «виновных не оказалось». А Подольского сняли с работы.

Я, да и многие крестьяне, жалели, что его от нас переводят. Многие также считали, что попов и тех, кто участвовал в дебоше, следовало бы проучить, посадить в тюрьму.

Живя в 25 километрах, я, услыхав, что Подольский уезжает, и не зная, что его перебрасывает Губком, написал ему очень большое письмо. Я писал, что он очень популярен среди крестьян и поэтому мог бы сделать много хорошего, живя и работая здесь. Не зная истинных мотивов, я сетовал в своем письме, что хорошие работники, могущие встряхнуть отсталость деревни, не хотят жить и работать в деревенской глуши, а все тянутся в город, поближе к культуре, и т. д. и т. п. Несмотря на то, что мы с ним не были знакомы — я видел его всего два раза — он ответил мне не менее пространным письмом. Это был славный человек, в нем не было ни малейших признаков зазнайства. Когда я собирался в Сибирь, его уже не было, секретарем райкома был тогда Караваев Сергей Николаевич, из школьных работников.

Вернувшись из Сибири, я встретил Виноградова, как только сошел с парохода. И он, узнав, что я вернулся ни с чем, велел мне приходить в РИК. Когда я туда заявился, он представил меня Караваеву, и они стали предлагать мне поехать в ГубРКИ[391], куда у них просили выдвиженца из крестьян. Я сказал, что в губернию не поеду, так как, во-первых, малограмотен, а во-вторых, кроме сукманного пиджака нечего надеть. Тогда они предложили в Райисполком, но я тоже отказался и заявил, что на первое время не пойду никуда, как только в свой сельсовет в избачи[392].

Тогда они стали уговаривать меня идти в районную избу-читальню. На это я, хотя и неохотно, но согласился. И с 15 июня 1925 года приступил к работе, стал заведующим районной избой-читальней.

Не помню теперь, принимал ли я от кого-нибудь дела или просто пришел и сел за стол. Помню только, что кроме меня сидела в помещении еще девица-библиотекарь. При ней и с нею я не мог держать себя свободно. Если изредка и обращался к ней с каким-нибудь вопросом, то очень робко, боясь ей надоедать. Я смотрел на нее как на хорошо знающего свое дело человека и поэтому завидовал ей.

А также потому, что у нее все же было дело — к ней приходили изредка читатели менять книги, а я сидел за своим столом как дурак, не зная, за что мне взяться. Когда же заходили в читальню, на мой взгляд, важные люди, умные и по-городскому одетые, я в их присутствии сгорал от стыда, я не знал, куда девать свои глаза и руки, а мой сукманный пиджак еще усиливал мое смущение. Вскоре я узнал, что с 1 июля в Устюге будут курсы для избачей и учителей. И ухватился за это, как за средство выйти из своего дурацкого положения, стал просить отправить меня на эти курсы, заявляя откровенно, что без курсов я совершенно не знаю, что делать. Виноградов хотя и говорил, что я, освоившись, и без курсов смог бы работать, но уступил моей настойчивой просьбе.