История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Многие мужики в пойме были сильными и здоровьем крепкими. Мой дедушка по матери Фёдор Лобанов, увидев, что перед гостями да стаканы пустые, возьмёт целую четверть спиртного, а это — два с половиной литра, поставит её на свою ладонь, накрепко зацепит одними пальцами за самое только дно и начнёт разливать по стаканам да кружкам. Единым разом все ёмкости наполнит и не прольёт ни капельки.

Когда дедушка Фёдор был уже стариком, да рассказывал молодым мужикам, как однажды, ещё в тридцатые годы, он в тридцатиградусный мороз в своих голых руках отогрел лопнувшую верёвочную завёртку, какой к саням крепились оглобли. Завёртка та лопнула в одном месте. Хоть она и верёвочная, а при морозе сделалась крепче камня, вся закоченела. Дедушка её голыми руками раскрутил и из оставшихся обрывков при лютом-то морозе связал, скрутил новую. Дело было, когда ехали домой из Некоуза, где были на ярмарке. Если бы не сильные, горячие и ловкие руки деда, ввек не доехать бы подводе до дома.

Крепкий народ жил в пойме. О больницах никто почти и не ведал, да и больниц-то в то время не было никаких. На все деревни окрест центрального села Борисоглеба имелся один медицинский деятель, да и тот не врач, а простой фельдшер. Вёл тот фельдшер достаточно праздный образ жизни, потому что лечить ему было почти некого; редкий случай, если кто обратится к нему за медицинской помощью. А мологжан в те времена вокруг Борисоглеба в семи селениях проживало свыше полутора тысяч.

За двадцать лет жизни в пойме не могу припомнить такого случая, чтобы наш человек заболел в расцвете своих физических сил, провалялся в постели и, не выздоровев, помер. Не бывало такого. Жители поймы умирали своей естественной смертью — по старости, не обременяя надолго своей хворью родных и близких. У нас обычно бывало так: прожил свой век, лёг на постель да и умер без мучений и без хлопот. Правда, среди детей заболеваемость была немалая, была и смертность. Особенно среди малолетних это было не редкостью. Но если кто, появившись на свет, от поры своего рождения до поры становления возрастной зрелости переносил все детские болезни, тот на всю оставшуюся жизнь обретал крепость в здоровье и физическую силу.

Известно, что в былые времена в семьях бывало по многу детей. Супружеские пары производили ребят на свет, как того требовала природа, и насильственно от них не избавлялись. Так велось и в Молого-Шекснинской пойме. Семьи были большими — по шесть, восемь, а нередко и более детей в каждой. Прокормить столько ртов, всех детей поставить на крепкие ноги было делом непростым. Это в любое время нелегко. Вообще к детям относились философски: мол, на всё воля Божья. Нередко, если в многодетной семье заболевал ребёнок, к его выздоровлению никто никаких особых мер не предпринимал. Так уж велось, что детский организм сам боролся за выживание. Коли выкарабкался ребёнок из болезненных пут, то становился потом по-настоящему сильным, крепким и безболезненным.

В прежние времена многие крестьяне в пойме считали самым главным эликсиром здоровья материнское молоко. Вдосталь его младенцу, долго он сосёт материнскую грудь — быть ему здоровым. Дитёнка никогда насильно от груди не отучали. Он сосал материнское молоко столько времени, сколько хотел, до тех пор, пока сам не отставал от мамкиной сиськи. Часто следом за одним младенцем женщина рожала другого. Ещё первый материнским молоком лакомится, а уж второму подавай. И годовалый, и двухгодовалый — посасывали дружненько вкусное, целебное молочко. Сплошь и рядом они сосали материнское молоко до трёх лет. Женщины кормили своих чад с удовольствием. Долгое вскармливание их не портило, здоровья не убавляло. Наоборот, были наши поймянки ядрёные, красивые, ловкие, подвижные и выносливые. Жили женщины подолгу и не болели.

Иногда, правда, очень редко, случалось, что у иной матери было мало молока в грудях или оно вовсе пропадало. Тогда её младенцев выкармливали другие женщины, у которых на эту пору были малые дети, сосавшие грудь. А такие во все поры у нас всегда были. Женщина-безмолочница приносила своего младенца к кормилице сама, где та и потчевала гостя своим молоком; или кормилица приходила в дом к своему питомцу. Никто тогда не задумывался над тем, какова эта материнская «кооперация» с молоком с точки зрения медицины. Просто это был долг любой женщины. Это считалось благородным поступком — выкормить чужое дитя, коли у матери такая беда с молоком случилась.