История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Кстати. На свадьбе было принято не только жениху, но и всем гостям-мужчинам быть в тулупах[205], хотя бы было и не холодно. Летом тулупов, конечно, не надевали, но летом и «настоящих» свадеб не делали, женились летом разве только вдовцы, которым по хозяйственным соображениям нельзя было ждать зимы. Моя же свадьба была хотя и не в зимний мясоед, но уже по санному пути, поэтому мы были в тулупах. Своего у меня, конечно, не было, на мне был тулуп зятя Егора, у которого, как у довольно богатого мельника, одежды всякой было много. У меня же не было не только тулупа, но и вообще какой-либо праздничной одежды, даже валенки на ногах были чужие. Рубашек ситцевых у меня — жениха было всего три, да и те уже поношенные, и не было зимней шапки. Всю первую зиму моей жизни с молодой женой я ходил в летней шляпе, отец не позволил купить хотя бы плохонькую шапку за 60–70 копеек. Хотя деньги, которые поступали в бюджет нашего хозяйства, зарабатывались мною с помощью братишек, но без разрешения отца нельзя было расходовать ни копейки. К тому же в первые дни после свадьбы я, стыдясь ходить в заплатанных валенках, купил себе у торговца Казакова в кредит новые за 5 рублей и отец, узнав об этом, зверски обрушился на меня в присутствии моей молодой жены. Мне неудобно было перед нею сносить оскорбления, и у нас произошла безобразная стычка, которая, несомненно, напугала мою еще не обжившуюся жену и ввела в курс наших взаимоотношений. Поэтому мне и пришлось уж потом не поднимать вопрос о покупке шапки.

У попа сидели человек 6–7 гостей: фельдшер, писарь и другая местная «знать», в числе их я заметил незнакомого попа, на вид более человекоподобного, чем наш, и не столь пьяного. Сказав общее «здравствуйте», я обратился к попу: «Ты что, отец Николай, издеваться решил надо мной?» В ответ он бессвязно пьяно забормотал: «Деньги, деньги гони…» Я выбросил из кармана на стол припасенные четыре серебряных рубля. Приезжий поп в это время налил рюмку какого-то красного вина и поднес мне со словами: «А ну-ка, жених, выпей с нами рюмочку». Я серьезно-иронически ответил ему, что мне, как жениху, согласно освященного церковью обычая, со вчерашнего вечера и пока не буду обвенчан, не полагается не только выпивать, но даже и хлеба вкушать. Он, не убирая рюмки, возразил: «Ну, это для других, а не для тебя при твоих взглядах!» Черт возьми, подумал я, и этот обо мне уже осведомлен! Вместе с тем мне это польстило.

Тут я подумал, не обвенчает ли нас этот поп, и стал просить его об этом, мотивируя тем, что наш поп чересчур пьян. Он, спросив разрешения у своего коллеги, изъявил согласие. Я заявил, что венчаться буду с шаферами, венцов на головы надевать не буду. Наш поп было запротестовал, но приезжий ему сказал, что просьба моя законна и отказывать в этом нет оснований. Так и порешили.

С видом победителя я возвратился к невесте и родственникам. Да, еще одна любопытная деталь. Когда я и попы собирались идти с поповской квартиры в церковь, наш поп пропел басом: «Исаия, ликуй[206], повели девку на…», на что я заметил: «Вот это, батя, тебе идет». Гости его потупились, им было неловко.

В церковь набилось много баб и девиц — посмотреть, как будет молиться безбожник. Но во все время венчания я ни разу не перекрестился. Когда же нам запели «Исаия, ликуй», мне стоило больших усилий, чтобы не расхохотаться.

Как я потом убедился, своей цели я достиг, обо мне после этого заговорили как о неисправимом безбожнике. Даже нюксенские учителя — супруги Звозсковы, которые наедине со мной причисляли себя к атеистам, мне потом пеняли, что я неприлично вел себя в церкви.

Они говорили: «Твоего убеждения никто не отнимает, ты не веруй в бога, но перекреститься в нужные моменты надо было, ведь сколько людей смотрели и, конечно, осудили тебя». Чудаки, они не понимали, что мне это-то и нужно было, чтобы «осудили».

Когда я вернулся от попа в церковь, ко мне подошел зять Егор: «Давай, Ванька, закажем, чтобы зажгли все налепки[207] на паникадилах, как в Пасху». Я ответил, что у меня нет лишних денег. «Ну, мать твою, не сколько и надо, я буди и свои заплачу, а то гледи, — говорит, — уж совсем стемнало в церкве-то, ни х… не видно». — «Ну, что-ж, если у тебя есть лишние деньги — иди, плати». И он заплатил. Венчанье проходило при необычайном для такого случая освещении.

После венчанья, тут же в церкви, сватьи (крестные моя и невесты) стали наряжать молодицу[208]: заплели ей вместо одной девичьей две косы, украсили голову цветами и завесили ей лицо платком. Это было тогда нововведением, цветы только что начинали входить в моду, а до этого наряжали молодиц в борушку[209].

В таком виде я и повез ее в свой дом. Дома при встрече нас осыпали хмелем, чтобы жили богаче. Потом, уже за столом, мои родители молодицу «вскрыли» — сняли платок, которым было закрыто лицо. Отсюда и название этого вечера — «Скрышка».