История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Тяжело мне было оставлять свою дорогую семью, и я видел, что и жене тоже тяжело было оставаться. Ждать парохода пришлось в Нюксенице на берегу, пристани тогда не было[246]. Все эти дни, почти неделю, проводила со мной на берегу и жена с ребенком на руках.

Я уговаривал ее идти домой, чем томиться ожиданием целые дни, сидя на берегу, не все ли, мол, равно, теперь нам проститься или тогда, когда я буду садиться на пароход. Но ей не хотелось расстаться со мной раньше времени, да и мне, признаться, было приятно видеть ее возле себя. Все же на пятый или шестой день я проводил ее домой, а на следующий день утром пришел и пароход. И только я сел на него, как увидел, что жена с горы машет мне белым платком. Махнул в ответ и я, но пароход по течению шел быстро, и жена скоро пропала из виду. Мне стало так грустно, что я едва не плакал. Под впечатлением этого расставания мне пришла мысль записывать свои думы в дневник. И в своей книжке я написал: «Как невыразимо тяжело мне расставаться с единственными в целом мире дорогими мне существами! Как много говорил мне этот взмахивающийся из-за кустов белый платочек, он заставлял мое сердце рваться из груди. Ведь кто знает, что ожидает меня впереди: могу заболеть, умереть и никогда их больше не увидеть. Но мысль об этом тревожит меня больше потому, что тогда жена будет убита горем, а сын мой будет расти без отца».

Мое мрачное предположение почти сбылось: проработав лишь один первый день под холодным, как осенью, архангельским дождем на погрузке балансов[247], я весь промок, продрог и ночью заболел.

Наутро я не мог не только идти на работу, но даже подняться с нар. Я дрожал на голых нарах, укрывшись только своей ветхой тужуркой, с котомкою в головах, и никому до меня не было дела: рабочие, ночевавшие тут, ушли на работу.

В то время не было таких общежитий для рабочих, как теперь — с кроватями и постельными принадлежностями, а были грязные казармы с нарами, на которых спали рабочие — иногда так тесно, что лежать можно было только на боку, а под нары складывали свои сундучки, котомки и мокрую обувь. В казармах всегда царили пьянка и картежная игра, нередко кончавшиеся драками. Однажды, проснувшись ночью от шума, я увидел, как пьяные игроки бьют друг друга пустыми бутылками, обливаясь кровью.

Болел я дней пять — наверное, был грипп. Потом стало лучше, и я снова вышел на работу. За дни болезни тогда, конечно, не платили. Работал я поденно, по 2 рубля 25 копеек в день, к этому почти каждый день работал сверхурочно и таким образом зарабатывал в среднем на полтинник больше. От первой же получки я послал 15 рублей жене. Получив ответ от Мокеева, согласившегося взять меня на зиму в ученики и назначившего за это плату 15 рублей, я поспешил выслать и ему, чтобы он не перерешил.

Проработал я на погрузке 7 недель. За последнее время в работе начались перебои, заработок снизился. Наблюдая быт рабочих, я не допускал мысли привезти в такие условия свою семью и поэтому под осень собрался домой.

Кроме первых пятнадцати я послал жене вскоре еще 10 рублей, и это создало в деревне мнение, что я, очевидно, попал на хорошее место. А я, получив при расчете рублей 30, на двадцать купил себе кое-что из одежонки, так как имевшаяся у меня порвалась, и на оставшиеся 10 рублей выехал домой.

Трудные дни. Учусь портняжить

Итак, я опять приехал домой без денег. У жены, конечно, их тоже не было, так как на посланные мной 25 рублей она кормилась с ребенком и немного платила своим родителям за квартиру, за молоко для сына и за то, что им приходилось нянчиться с ним. Брать его с собой на работу, как мы договаривались об этом с ее портным, стало нельзя: портной стал ругаться, когда она отвлекалась от работы к ребенку. Она потом рассказывала: посажу, говорит, его (сын еще не ходил) на улице на лужочек, да и посмотреть сходить не смею, а у самой сердце надрывается: не затоптали бы, думаю, его лошади, не загрызли бы свиньи. Найдет иногда его где-нибудь далеко, всего в грязи и в своих испражнениях. Но на другой день снова приходилось оставлять его так же, потому что в горячую рабочую пору вся семья тестя была на работе. Чтобы не коптить себя и ребенка в дыму, жена на свои деньги перестроила печь по-белому.

Между тем все полагали, что я вернулся богатый. Тесть рассчитывал, что я отблагодарю его за беспокойство о моей семье, даже портной давал понять, что я должен угостить его водочкой.

Я не мог сказать прямо, что у меня нет ни копейки, не говорил этого пока даже жене, не желая ее огорчать.

Однажды, вскоре после моего приезда, тесть, решив позвать несколько человек на помочь пахать, попросил у меня рубля два взаймы на водку. Положение мое было крайне затруднительным. Сознаться, что денег нет, у меня не хватило мужества, я не хотел показаться жалким. Рассчитывая занять нужные деньги у торговца Казакова, я сказал тестю, что пойду на Нюксеницу и вина куплю сколько нужно. Он попросил купить две бутылки.