История моих бедствий

И, наконец, еще того требую я от вас, чтобы, подобно тому как вы теперь мучаетесь из-за опасностей, угрожающих моему телу, так и тогда вы заботились бы о спасении моей души, и поскольку любили меня живого, и умершему оказывали бы помощь своими особыми оба мне молитвами.

Будь же здорова, живи, пусть будут здоровы и сестры.

Но Христа ради прошу, не забывайте меня.

III Второе письмо Элоизы Абеляру [199]

Своему единственному после Христа «его единственная во Христе.

Удивляюсь я, о мой единственный, что ты, вопреки принятому в письмах обыкновению и даже вопреки самому естественному порядку вещей, вздумал в письме в самом заголовке приветствия поставить мое имя впереди своего, поставить женщину впереди мужчины, жену впереди мужа, рабыню впереди хозяина, монахиню впереди монаха и священника, диакониосу[200] впереди аббата! Ведь в посланиях к высшим или равным совершенно правильно и прилично ставить имена тех, кому пишут, раньше имен тех, кто пишет. Однако при письменном обращении к низшим впереди пишутся имена тех, кто выше по достоинству.

Немало мы были удивлены и тому, что ты лишь увеличил скорбь тех, которым должен был принести лекарство утешения, и только усилил слезы, которые должен был осушить. В самом деле, кто из нас мог слышать без слез[201] то, что ты говоришь в конце твоего письма: «Если господь предаст меня в руки врагов моих и они, одолев, убьют меня» и т. д.?

О возлюбленнейший! В каком состоянии духа ты подумал об этом, как мог ты произнести такие слова?! Никогда не забудет бог настолько своих рабынь, чтобы дать им пережить тебя! Никогда не пошлет он нам такой жизни, которая горше любой смерти! Тебе надлежит отпевать нас и молить бога за наши души, посылая к нему прежде себя тех, кого ты собрал для служения ему, дабы тебя уже не тревожили больше о них никакие заботы и дабы тем радостнее последовал бы ты за нами, чем больше ты будешь уже уверен в нашем спасении. Пощади, умоляю тебя, господин мой, избавь нас от слов, от которых несчастные делаются несчастнейшими, и не отнимай у нас того прежде смерти, чем мы только живем. «Довольно для каждого дня своей заботы», а тот день, полный горя для всех, кого он застанет, и так принесет с собою достаточно тревог. «Разве нужно, – говорит Сенека, – призывать зло и утрачивать жизнь раньше смерти?»[202].

Ты просишь, единственный, чтобы в случае, если ты окончишь эту жизнь вдали от нас, мы перенесли твое тело на наше кладбище[203], дабы наши молитвы в результате постоянной о тебе памяти принесли тебе больше пользы. Но, говоря по правде, неужели же ты считаешь нас способными забыть тебя? Да и сумеем ли мы молиться в такое время, когда величайшее огорчение не даст нам ни минуты покоя, когда душа утратит способность рассуждать разумно, а язык не сможет произносить слова, когда наш обезумевший дух будет скорее (выражусь так) роптать против бога, нежели смиряться пред ним, и скорее гневить его жалобами, нежели умилостивлять молениями.

В этот момент, мы, несчастные, сможем лишь плакать, а не молиться, и не найдя в себе сил хоронить тебя, мы будем стремиться скорее быть погребенными вместе с тобою. Ведь когда мы в твоем лице утратим и нашу жизнь, жить, лишившись тебя, станет для нас невозможно. О, только бы не дожить до этого! Даже и мысль о твоей смерти для нас смертельна. Что же будет, если нас и на самом деле поразит смерть твоя? Не дай бог, чтобы нам пришлось пережить тебя, отдавать тебе последний долг и оказывать тебе попечение, кое мы ожидаем сами именно от тебя! О, только бы нам предшествовать в этом тебе, а не следовать за тобой.

Итак, умоляю, пощади нас, пощади по крайней мере свою единственную и отбрось те слова, коими ты поразил наши души, будто ударами смертоносных мечей, чтобы то, что предшествует смерти, не было тяжелее ее самой. Объятый скорбью дух не бывает спокойным, и пораженная треволнениями мысль не может искренне стремиться к богу. Умоляю тебя, не препятствуй нам служить богу, раз ты сам посвятил нас ему. Все неизбежное, что случается с нами, приносит с собой величайшую скорбь, и надо желать, чтобы это случалось внезапно, дабы не терзался преждевременно бесполезным страхом человек, коему не в состоянии помочь никакая предусмотрительность. Об этом справедливо молит бога поэт, говоря:

Пусть будет внезапным удар судьбы человеку.
Ум его слеп перед ней. Устрашенному сладка надежда[204]

.