История моих бедствий

Далее он говорит о мере любви: «Мерой любви является любить без меры». Когда ты открыто возвестил, что должно любить бога, ты напоил Гаймерика (ведь так ты назвал того, к кому ты пишешь) как бы напитком из молока. Ныне же ты внезапно поднимаешь его ввысь, когда говоришь, что мерой любви к богу является безмерная любовь. Он спрашивал, что надлежит любить, в чем не колеблется даже самый скудоумный христианин. Каким же образом он сможет понять такую тонкость, что мерою любви к богу является безмерная любовь? Тут, по-видимому, ты вещаешь нечто невозможное. Ведь твердо установлено то, что бог одарен таким величием, что наша любовь к нему никоим образом не может равносильно соответствовать его достоинству. Каким же образом мы будем любить без меры того, кого не в состоянии любить с мерою? Каким образом, повторяю, будет простираться любовь сверх меры, когда она всегда остается ниже меры? Если же ты понял слова «любить безмерно» как любовь к тому, что не постигается соответствующей мерой любви, то грезы твои обещают смехотворное понимание. Следовательно, когда ты поучал, что бога надлежит любить без меры, то, желая витийствовать, ты напустил тумана и изготовил нечто скудное и невозможное.

Насколько же правильнее поступает тот,
Кто не добивается ничего нелепого.

Так Иисус Христос, выражая через евангелие свою меру любви, говорит: «Возлюби господа бога твоего от всего сердца твоего и от всего ума твоего и ото всех сил твоих». Здесь нет никаких прикрас красноречия, но только чистая истина выражена простыми и прямыми словами. Пусть здесь навострит уши твой римлянин! Перед этими словами да откажется верблюд от зоба гордыни, потому что Иисус здесь не возвещает ничего невозможного. Иисус, повторяю я, не окутывает света мысли мраком красноречия, как Бернар, который величие чтимого скрывает в облаках изысканного словоблудия. «Мудрый муж, – говорит Гораций, – мыслит, как получить свет из дыма, а не дым из пламени». На это Бернар обращает мало внимания, отводя словесным туманом от стези понимания то, что Иисус высказал просто и открыто.

Полную и насыщенную меру этих и подобных забав, Бернар, ты включил в недра твоих книжиц. Подвергнуть это критике, легко сможет тот, которого ученость сделала зрячим. Но если бы я захотел проследить это подробнее, то, конечно, величина моего труда отпугнула бы даже старательного читателя.

Итак, когда в твоих высказываниях встречаются столь большие бревна, почему ты стараешься превратить в эти бревна сучки Абеляра? Милосердное деяние заключается не в увеличении вины, но в уменьшении ее. Поэтому псалмопевец, когда он намеревался сказать: «Милосердие и суд воспою тебе, господи», вполне справедливо предпослал суду милосердие, как бы желая сказать: «Безмерный боже, я знаю, что ты милосерд и справедлив, но в одном мое спасение, в другом мое осуждение, и прежде всего и охотнее я желаю воспеть милосердие». Написано у Исайи: «И перекуют они мечи свои в плуги». Именно мечи должны быть перекованы в плуги, не плуги в мечи, потому что и дурные должны быть привлекаемы к благу легкостью исправления, и добрые не должны быть побуждаемы к раздорам суровостью наказания. Смягченный этими и подобными примерами, ты должен был бы возложить Петра на своего осла, если Петр был изъязвлен заблуждениями, и таким образом возвратить его в жилище всеобщей веры.

Многие католики высказывали нечто, что можно им было поставить в вину, и, однако, они не были отнесены из-за этого к числу еретиков. Два положения высказал Иларий, борец против заблуждений, защитник церкви, в чем трезвая мысль церкви не согласилась с ним. Во-первых, он утверждал, что Христос в страстях не испытывал боли. Лионский пресвитер Клавдиан, христианнейший муж, столь же тонкий в обсуждении, сколь искусный в высказывании, опровергает это так: «Если Христос не испытывал в страстях боли, то он не претерпел истинно, а если он истинно не претерпел и т. д. ...» Во вторых, он утверждал, что бестелесное не может быть сотворено. На это говорит Клавдиан: «Следовательно, и душа, которая бестелесна, не сотворена. А если она не сотворена, то она не является творением бога». Но из-за этого, как говорит тот же Клавдиан, знания учителя не уничтожают заслуг исповедника, потому что церковь прощает доброму сыну то, что он неосторожно рассудил умом человеческим. Но я не сомневаюсь, что если бы это сказал Петр, то твоя суровость и строгость присудили бы его к побиению камнями.