Мой отец знал немало песен, в которых Бимардер подражал пасту хам. Среди них некоторые отличались истинным мастерством, порожденным, конечно, неподдельным страданием и выразившимся в безыскусных и простых словах, так что внимательный слушатель быстро мог уловить их глубокий смысл.
И, насколько я могу судить при своем слабом разумении, у этих песен было еще одно достоинство: возвышенные темы, изложенные так просто, кажутся понятными всем и быстро вызывают к себе интерес и сочувствие. Вот как много зависит от воображения.
Еще я помню одну его песню, которую, по словам моего отца, услышала няня малышки. Судя по всему, сама судьба устроила так, что Аония узнала о его страданиях в тот момент, когда он совершенно во всем отчаялся и, не в силах разлучиться с этими местами, стал совершать безумные поступки, из-за которых сам же потом и мучился.
Опять же по воле судьбы случилось так, что старушка няня оказалась родом из этих мест. И когда она была еще молодой девушкой, очень богатый и благородный купец, приехавший из тех же краев, что и Ламентор, заслужил ее любовь. И при помощи дорогих подарков и головокружительных обещаний увез ее отсюда, из дома ее отца, который очень любил ее и холил даже больше, чем подобает для девиц ее сословия; однако она была очень красива, и отец старался дать этой красоте достойное обрамление.
Она любила читать разные истории, так что еще в молодости была очень начитана, а уж в старости и подавно. И говорят, что, когда влюбленные прибыли на родину купца, из-за стечения несчастливых обстоятельств она потеряла мужа, будучи еще молодой и красивой. Видя, что она осталась в одиночестве на чужбине, движимая состраданием мать Белизы взяла ее к себе в дом, откуда ей предстояло отправиться в наши края.
Очень много рассказывали о том, как купец увез ее и как она его потеряла. Сейчас я не буду отвлекаться от своей истории и вернусь на прежнюю стезю. Хотя, когда мужчины беседуют друг с другом, все разговоры сводятся к рассказам о женщинах. Но, раз вы живете здесь, мы как-нибудь, если захотите, встретимся нарочно, чтобы поговорить об этой истории няни.
– Госпожа моя, – воскликнула я, – я не могу ничего от вас утаить; хотя я давно решила, что больше у меня не должно быть никаких желаний, сейчас я желаю услышать продолжение вашего рассказа – так меня тронули ваши слова. И потом, рассказ женщины не может не быть печальным. И поэтому я не полностью противоречу принятому мной решению, ибо стремление узнать печальную историю нельзя назвать желанием, так как желание – это то, что дает счастье душе. А если же случится не так, то лишь оттого, что желание так же может обмануть нас, как и другие стремления.
– Мы, печальницы, – вновь начала она, – называем это горем. И никто не удивляется тому, что одни слова подменяют собой другие, ибо люди, для которых изменилось все, – и даже то, что казалось вечно неизменным, подменяют слова или же вкладываемый в них смысл. Кроме того, дочь моя, сейчас я нахожусь в таком возрасте, когда прошедшие разочарования, казалось, должны были привести меня к тому, что мне все бы стало безразлично и о настоящем я бы судила по прошлому. Однако мои страдания были настолько тяжкими, что и время не смогло усладить ту горечь, что осталась у меня в душе. Я часто думаю об этом и прихожу к выводу, что когда судьба решила обрушить на меня все эти страдания, то уравновесила мою жизнь и мою боль, так что они стали соразмерны друг другу. Из этого я заключаю, что боль моя уже не станет сильнее, ибо жить мне осталось недолго.
Но извините, что я говорю о себе, а не продолжаю обещанную вам повесть – у каждого есть своя боль. Такой уж я уродилась: начинаю делать одно, но, не кончив его, принимаюсь за другое, так что стыжусь себя самой!
– Вы не можете совершить чего-либо такого, сеньора, – отвечала я, – за что вам надо было бы просить у меня прощения. Наоборот, чем больше я на вас смотрю, тем больше мне кажется, что вы оказались здесь не случайно, а чтобы я прислушалась к вашему мнению. Ведь до сих пор я сама себе удивлялась, размышляя, сколько же времени может длиться боль после того, как исчезнет ее первопричина, и почему ее, как все другое на земле, не поглощает время. И поскольку так и не поняла этого, стала считать, что в этом виноват человек, из-за которого я так страдаю; а воспоминания о нем лишь усугубляют мои страдания. Или… или, может быть, я не права?
Я хотела продолжать, но вспомнила, что мы еще недостаточно знакомы, и нехотя замолчала. А она, возможно, делая вид, что не замечает моих колебаний, с притворной уверенностью продолжала:
– Если человек в чем-то обвиняет того, кого любит, он всегда потом терзается угрызениями совести; и он прав, что казнит себя, ибо нельзя любить того, за кем знаешь какую-либо вину. Я больше удивляюсь другому: как вообще может тот, кому знакомо чувство любви, сердиться на того, кого любит. Разве только из чувства невольной мести тому, кто потревожил его душевный покой.