История немцев Поволжья в рассказах, шванках и документах

– Что же тут обидного, если правда? Наши предки приехали на Волгу не за богатством, не за должностями. Баронов и графов, как у прибалтийских немцев, среди них не было. После Семилетней войны они толпами бродили по дорогам Германии без крова, без клочка земли, без еды, в лохмотьях – кто ж они были? – Конечно голодные оборванцы! Конечно тёмные и неграмотные – кто б их учил! Вдобавок к этим бедам за мужчинами охотились рекрутёры, хватали и продавали в солдаты в армии германских князьков и корольков и даже в Америку, где шла война за независимость от Британии.

– Знаю. Ведь в воскресенье мы с тобой играем в спектакле «Коварство и любовь», там об этом говорится: «Вчера семь тысяч сынов нашей родины отправлены в Америку… Там было и двое моих сыновей».[15]

– Да. В то время в Германии торговля людьми была самым прибыльным делом. Представляешь, они даже нашего Ломоносова продали в солдаты! Приехав на Волгу, немцы элементарно спаслись от гибели! И Екатерина Вторая позвала их не потому, что соскучилась по землякам, не затем, чтобы они научили русских работать, а затем, чтобы заткнуть дыру в границе, через которую совершали набеги степные кочевники. Немецкие колонии были выгодны и немцам, и российскому правительству.

– Я к чему вспомнила, что сказал Иван Егорович? Ты техник-механик, я стану учительницей. Мой отец был так рад и горд, когда я в прошлом году поступила в педучилище. Всем встречным говорил: «А вы слышали? – Моя дочь будет учительницей!» Его прямо распирало от гордости!

– Конечно! Учитель всегда был человеком, перед которым даже старцы снимали шапки! Нам с тобой повезло. Мы в нашем народе первое поколение инженеров, врачей, учителей!

– Правда! Если бы не Советская власть, ты бы сейчас не шёл со мной с экзамена в сером костюме, белой рубашке и галстуке, а махал косой на лугу – грязный, потный и вонючий, и ждал бы, когда Лизка и Марийка принесут тебе поесть.

– Скорей всего я был бы пекарем, как мой отец.

– Твой отец был пекарем?

– Да, с десяти лет он был учеником у пекаря Руша, а потом до четырнадцатого года работал в его пекарне… С перерывом на японскую войну.

– Я даже не знаю, кто такой Руш.

– Пойдём, я тебе покажу – тут недалеко.

Мы пришли к дому бледно-розового цвета в два этажа. Нижний – с небольшими оконными проёмами и треугольными сандриками[16]– казалось кряхтел под весом тяжёлого верхнего этажа с огромными светлыми окнами. К дому прижималась длинная одноэтажная, оштукатуренная и побеленная пристройка с редкими зарешеченными окнами.

– Это же контора кооператива «Пищевик»! – сказала Алиса. – А этот барак их склад.

– До революции здесь была пекарня Герхарда Руша. Наверху жил хозяин с семьёй, внизу были всякие хозяйственные помещения: магазин, контора, его кабинет. А в этом бараке выпекали хлеб. Сутками дымили печи, в деревянных ларях замешивали тесто, в них оно подходило, на них же спали рабочие – тесто ведь замешивали на ночь, чтобы к открытию булочных, в них с пылу с жару появлялись саратовские калачи и сдобные булки Руша. Мой отец работал здесь до того, как его забрали на империалистическую войну.

– Для одной семьи огромный дом! Видно, богатый был мужик.

– Он был миллионер! Отец рассказывал, что кроме хлеба Руш выпекал какие-то особенные пряники, рецепт которых был его священной тайной. Пряничное тесто закатывалось в дубовые бочки и выдерживалось полгода в холодном подвале при постоянной температуре, помнится, четыре градуса. Готовые пряники поставлялись к столу самого императора Николая Второго! На Руша работало пять человек, которые заработали ему миллион меньше, чем за десять лет.

– Тот ещё эксплуататор!

– Злодей! Отец уходил на работу в понедельник утром, а возвращался домой в субботу вечером. Миллионер Руш метался, как пёс, вынюхивая, не обворовывают ли его рабочие, не едят ли тайно его хлеб, или, того страшнее, не уносят ли булки своим семьям. Поэтому он на завтрак кормил людей кашей, на обед давал лапшу, а вечером – то, что оставалось от завтрака и обеда. От такой кормёжки отец видеть не мог мучное. Ослаб до того, что не мог поднять мешок муки.

– А куда потом делся этот Руш?

– Удрал за границу. Думаю, живёт сейчас в Германии. Таким как он Гитлер сильно по душе.

– Хорошо, что удрал.

– Я слышал, что рабочие искали его после революции, чтобы расстрелять.

– Зачем? Руки о таких марать! Они не достойны, чтобы помнили о них! Слава богу, что наше поколение забыло Рушей!

– Я спрашивал отца, смог бы он расстрелять его. Он сказал, как ты – не стал бы мараться.

Мы пошли к Алисе, поели холодной окрошки из простокваши с зелёным луком и укропом, потом отправились на Волгу.

Я вернулся домой только вечером. Дом моих родителей был обычным марксштадтским домом, то есть не утопал в зелени палисадника, а выходил торцом с голубым фронтоном и двумя добрыми глазами-окнами непосредственно на улицу. Вечером окна, как веками, закрывались синими ставнями и спали до утра. В невыносимую летнюю жару они оставались закрытыми и днём.