История немцев Поволжья в рассказах, шванках и документах

Наступила Пасха. Утром мы всей семьёй сходили в церковь, а потом поехали в гости к отцовой сестре. Домой вернулись уже поздним вечером.

Назавтра, когда я вернулся из школы, и мы сидели за обедом, мать сказала, что мои товарищи доигрались, барахтаясь в ледяной воде, и лежат сейчас дома с жестокой простудой: к ним уже привозили доктора Барша, а меня она сегодня никуда не пустит, чтоб и я не простыл так же, как они.

Эдуард возразил ей, что Давид с Яшкой вовсе не простыли, а заболели скарлатиной. Это заразная болезнь и передаётся от человека человеку микробами.

– Кто их видел, ваши микробы, – сказала мать, – микробами и всякими науками вам морочат головы, чтобы вы в Бога перестали верить.

Вечером мать затеяла стряпать лепёшки, и у неё не оказалось соли.

– Эдуард, сходи к соседям, пусть тётя Мария даст плошку соли.

– Я не пойду, у них скарлатина.

– Скарлатина, скарлатина! Молится надо хорошенько, тогда никакая скарлатина не пристанет. Александр, ступай ты.

Мне тоже не хотелось идти. Я боялся скарлатины, потому что слышал, что от неё умирают, но ослушаться матери не мог.

– Мамаша, бросьте это, лучше мы ваши лепёшки несолёными съедим, – сказал Эдуард.

– Александр, ступай, – прикрикнула мать, и я пошёл.

Войдя в соседскую калитку, выкрашенную голубой краской, сильно облупившейся после зимы, я остановился перед крыльцом.

Как мне было нехорошо! Страшные предчувствия мешали мне войти в этот дом. Но ослушаться матери в то время было для меня немыслимо. Зажмурив глаза, как прыгают с высоты, я открыл дверь и вошёл. Справа была кухня, слева комнаты. Я позвал:

– Тётя Мария!

Ответа не было.

Я подумал, что могу сейчас уйти и сказать матери, что у соседей никого нет дома, но страх разоблачения заставил меня сделать ещё два шага, и я оказался в комнате.

В углу, в четырёх шагах от меня на двух лежанках, расположенных буквой Г, лежали мои приятели. Я видел лицо Якова. Оно было красным, и поразительно выделялся на нём белый подбородок. Перед ними, обхватив голову и что-то бубня, сидела, раскачиваясь, тётя Мария. Она молилась. Странный запах ударил мне в нос. До сих пор не знаю, действительно ли он существовал или был произведением моих раздражённых нервов, но я сразу подумал, что это запах скарлатины, и задержал дыхание. Но мне пришлось открыть рот и позвать тётю Марию, и запах вошёл в меня.

– Чего тебе? – спросила она, обратив ко мне заплаканное лицо.

– Мама послала за солью, – промолвил я, и запах проник в самые мои недра.

Я вернулся домой мокрый от страха, подавленный увиденным.

– Эдуард, – сказал я, – мне кажется, я заразился.

– Ты подходил близко?

– Нет, я стоял у порога.

– Тогда может и ничего. Ты знаешь, я всё-таки не уверен, что есть микробы.

Но я был уверен. Запах, что я вдохнул у Гюнтеров, стоял в моём носу и глотке.

Ночью я долго не мог заснуть, изнывая от ужаса, но утром, когда я проснулся абсолютно здоровым, вчерашние страхи показались мне глупостью, и я успокоился.

Прошло два дня. Друзья мои были очень плохи, их отец не поехал даже пахать, ожидая наихудшего. Но со мной всё было в порядке, если не считать внезапно возвращавшегося противного запаха, природу которого я никак не мог понять. И вот пришёл вечер. Я сел ужинать абсолютно здоровым, а встал из-за стола совершенно больным, словно, пока я сидел за столом, кто-то налил мне в голову, как в котелок, горячей боли. Едва дотащившись до постели, я упал прямо на покрывало. Во рту было несказанно противно. Гадкий запах уже не таясь хозяйничал в носоглотке, ворочаясь в ней болючим червем.

Я ещё встал и поволокся в комнату родителей, где в шкафу было небольшое зеркало, чтобы посмотреть себе в рот. Язык весь был обмётан толстым желтовато-серым налётом. Но самое страшное, что я увидел, было моё красное лицо с белым опрокинутым треугольником вокруг носа и губ.

– Мамаша, – услышал я голос Эдуарда, – Александр заболел.

Семья сбежалась, меня уложили в постель. Моих маленьких сестёр и братишек отправили к тёте.

Ночь я провёл в бредовых видениях. Передо мной мелькали красные лица с белыми треугольниками, кто-то тащил меня за шиворот в голубую калитку, и я задыхался от знакомого зловещего запаха.

Следующий день проплыл, разорванный на клочья то забытьём, то видениями, а ночью я проснулся от удушья.

Горела керосиновая лампа. Мелькнуло заплаканное лицо матери, тревожные глаза отца. Всё моё существо извивалось в напряжении втянуть в себя глоток воздуха. Казалось, в горле осталось только крохотное отверстие, и воздух проходил в него медленно со свистом. Я испытал, наверное, высшую степень ужаса. Ещё немного, и я умер бы от удушья. Вдруг передо мной в белой исподней рубашке возник Эдуард. Он схватил меня на руки и затряс. Я напряг все силы и кашлянул. Что-то прорвалось в горле, и я выплюнул кровавый сгусток. В липком поту я метался и задыхался до самого утра, и до утра Эдуард носил меня на руках по дому, пока воздух стал легче проходить через горло, и я потихоньку забылся.

Не помню, сколько ещё продолжалась болезнь, но однажды утром я проснулся с радостным ощущением выздоровления.