История - нескончаемый спор

Здесь уместно вспомнить слова французского историка-марксиста Мишеля Вовеля: долгое время между марксистами и немарксистами существовало «неписаное джентльменское соглашение», по которому первые ограничивали себя преимущественно социально-экономическом историей и историей классовой борьбы, отдавая вторым в безраздельное обладание проблемы коллективного сознания и ментальных установок. Вовель решительно возражает против подобного разделения функций: марксист должен иметь смелость заявить, что история ментальностей со всеми ее специфическими трудностями также есть поле его деятельности[250].

Перемещение центра тяжести в историческом исследовании с человека на абстрактные «силы» самым прямым образом сказалось на структуре объяснения. Так как при изучении положения трудящихся масс обращали преимущественное внимание на способы их эксплуатации и формы личной или экономической зависимости, на характер ренты и размеры заработной платы, то из тенденций в динамике этих категорий без особого труда выводили поведение масс, их выступления, восстания, участие в религиозных, политических и иных движениях. Связи между социально-экономическими структурами и конъюнктурами, с одной стороны, и поведением людей, организованных в группы, — с другой, как бы «спрямлялись», и поведение последних объясняли скорее законами «социальной физики», нежели исходя из анализа всего разнородного комплекса реальных факторов, которые определяли человеческие действия в данный конкретный момент истории. Точно так же упрощались отношения между материальной сферой и явлениями духовной жизни, на которую, на мой взгляд, не вполне правомерно распространяли понятие «надстройки», примененное самим Марксом, собственно, только к праву и политическим учреждениям, непосредственно обслуживающим господствующий социально-экономический порядок[251].

Что сказать о подобной структуре исторического объяснения? Вернее было бы назвать его социологическим, поскольку оно годится для суммарного описания макропроцессов или для построения общих моделей, но едва ли адекватно при описании конкретных исторических явлений, в которые вовлечены реальные люди. Индивидуализирующий метод подменен генерализацией, живая картина истории — общей схемой. Это объяснение игнорирует такую «бесконечно малую величину», которую теперь принято называть «человеческим фактором». Мы как-то забыли о мысли Маркса: «Общественная история людей есть всегда лишь история их индивидуального развития, сознают ли они это, или нет»[252]. Любые предпосылки исторического движения, будь то рост цен или падение заработной платы, возрастание нормы эксплуатации, открытие новых торговых путей и рынков, нападение врага, стихийное бедствие, голод, мор, прежде всего как-то осознаются людьми, получают их оценку, вызывают эмоции и, только сделавшись содержанием их психики, могут послужить стимулом для какой-то их реакции, вызвать определенное поведение. Иными словами, все эти исходящие извне импульсы становятся причинами человеческих действий лишь тогда, когда они превращаются в факты общественного или индивидуального сознания.

Подобное превращение представляет собой сложнейшую трансформацию. Толчки, идущие из среды, преобразуются в сознании по его собственным законам и в соответствии с той картиной мира, которая в нем заложена, преобразуются подчас до неузнаваемости. Для понимания человеческого поведения необходимо знать как его внешние материальные предпосылки, так и содержание сознания людей, действующих в истории. Целесообразно установить различие между «потенциальными» предпосылками социального поведения людей, разумея под ними те стимулы, которые исходят из окружающего их мира, и «актуальными» причинами событий, т. е. непосредственными толчками, определяющими поступки и действия людей, поскольку указанные стимулы сделались фактами человеческого сознания, прошли через его фильтры и преобразующие психические механизмы, побуждая индивиды и коллективы, массы действовать именно так, а не иначе. Но в таком случае вся область человеческих настроений, верований, убеждений, ценностей, нравственных суждений должна быть включена в структуру исторического объяснения. Человек не «винтик» в механизме истории, но деятельный участник исторического процесса. Цели, которые он перед собой ставит, могут быть ложными; результаты, которых достигают люди, преследуя свои цели, сплошь и рядом оказываются далекими от ожидаемых и попросту противоположными; «ирония истории» не устает обнаруживаться в человеческих деяниях. Но нужно понять эти деяния именно как человеческие, как такие, в которых мысли и эмоции играют активную роль и являются неотъемлемыми компонентами и двигателями всякого исторического события.