Читаем История - нескончаемый спор полностью

Если не мистифицировать историческую закономерность и не видеть в ней трансцендентной силы, высящейся над историей и над людьми, то, очевидно, пришлось бы признать, что она складывается в процессе человеческой деятельности, суммируется из действий людей. Эти действия сами по себе детерминированы. Но их детерминированность унаследованным состоянием общества и всем строем жизни не обусловливает простой повторяемости, механического воспроизводства прежней стадии хозяйства, социального строя или культуры. Детерминация в истории не исключает, а, напротив, предполагает большую или меныпую «степень свободы». Движение, изменение в истории вызваны человеческим выбором и инициативой. В любой, самой застойной ситуации кто-то начинает новое, небывалое, поступает не так, как повелось до него, т. е. руководствуется своей свободой, сколь ни узки рамки, в которые эта свобода поставлена конкретными историческими обстоятельствами и самим доминирующим типом сознания. Приручение дикого злака или одомашнивание животного, изобретение орудия труда, ваяние статуи и выработка магического заклинания, сочинение молитвы или песни, призыв к мятежу и составление цехового устава, научное открытие — все это обнаружения свободы воли, активности человека, индивида или социальной группы. Историки, археологи, этнологи констатируют появление нового в качестве совершившегося факта, но важно распознать за этим первым шагом волевой акт пионера, нарушителя традиции. Всякое начинание утопично, ибо беспрецедентно. Но если новаторство одобрено социумом, принято, внедрено, оно включается в социальную практику и перестает быть непривычным. Историки улавливают новое слово мыслителя или поэта, но упускают из виду момент новаторства в повседневной жизни, в хозяйстве, в быту.

В основе развития общества в конечном счете лежит развитие производительных сил. Но почему они развиваются? Не в процессе ли все того же развертывания активности людей, не в результате ли обнаружения человеческой свободы? Не тем ли эволюция общества в корне отлична от эволюции природы, что последняя слепа, тогда как первая представляет собой сочетание осознанных и неосознанных человеческих действий, социальных автоматизмов и индивидуальной свободы, волеизъявления и подчинения необходимости? Не нужно ли признать, что историческая закономерность формируется наряду со всеми другими слагаемыми также и на основе овеществленной и социально одобренной человеческой инициативы? Социолог имеет дело с уже оформившимися законами, историк же должен уметь схватывать явление и в момент его возникновения, в качестве потенции будущего движения, когда совершается выбор и не исключена реальная инициатива, когда наметившаяся тенденция развития еще не «затвердела» в непреложный закон. Мне кажется, что растущая в исторической науке тенденция рассматривать человека в качестве кардинального момента исторического движения есть реакция на определенные явления современной истории и на извращающие смысл марксизма вульгарно-социологические и механистические, антигуманные его интерпретации.

Повторяю, проблема соотношения свободы и социального закона, инициативы и исторической необходимости нуждается в специальной углубленной проработке как на уровне теории, так и в конкретной исследовательской практике. Здесь эта проблема лишь упомянута, чтобы подчеркнуть: изучение психологической, антропологической стороны исторической жизни связано с обнаружением самой сути последней.

* * *

Изложенные выше соображения были приведены с целью показать, что антропологический подход к исследованию истории действительно имеет принципиальное значение; его применение открывает новые перспективы для познания прошлого. Введение социально-психологического ракурса рассмотрения влечет за собой перегруппировку всего поля исторических изысканий, вводит в историческую науку новые параметры и предполагает переосмысление многого из того, что было сделано до сих пор. Речь идет не о пристройке к прежнему зданию исторической науки еще одного флигеля, но о глубокой реконструкции всего этого здания, во всех его отсеках. В самом деле, темы, которые еще недавно казались второ- или третьестепенными для исторического исследования, ныне приобретают новый смысл, существенный для исторического понимания; периферийное оказывается центральным. Именно проблемы изучения ментальности, духовной жизни людей на всех ее уровнях, во всех обнаружениях — от высокоинтеллектуального, логически прорефлектированного творчества и до смутных образов и неосознанных реакций, властно вторгаются в круг зрения историка.

Перейти на страницу:

Похожие книги

От философии к прозе. Ранний Пастернак
От философии к прозе. Ранний Пастернак

В молодости Пастернак проявлял глубокий интерес к философии, и, в частности, к неокантианству. Книга Елены Глазовой – первое всеобъемлющее исследование, посвященное влиянию этих занятий на раннюю прозу писателя. Автор смело пересматривает идею Р. Якобсона о преобладающей метонимичности Пастернака и показывает, как, отражая философские знания писателя, метафоры образуют семантическую сеть его прозы – это проявляется в тщательном построении образов времени и пространства, света и мрака, предельного и беспредельного. Философские идеи переплавляются в способы восприятия мира, в утонченную импрессионистическую саморефлексию, которая выделяет Пастернака среди его современников – символистов, акмеистов и футуристов. Сочетая детальность филологического анализа и системность философского обобщения, это исследование обращено ко всем читателям, заинтересованным в интегративном подходе к творчеству Пастернака и интеллектуально-художественным исканиям его эпохи. Елена Глазова – профессор русской литературы Университета Эмори (Атланта, США). Copyright © 2013 The Ohio State University. All rights reserved. No part of this book may be reproduced or transmitted in any form or any means, electronic or mechanical, including photocopying, recording or by any information storage and retrieval system, without permission in writing from the Publisher.

Елена Юрьевна Глазова

Биографии и Мемуары / Критика / Документальное