Относительно племенного состава Буджакской Орды в историографии нет ясности. Можно встретить утверждения, что она являлась частью «Малого Ногая» (Алексеева 1957, с. 39), или что буджакцы принадлежали к «крымскому племени мансур» (Дрон 1985, с. 10) либо к едисанам (Кочекаев 1988, с. 107)[315]
. Исследователи заметили, что основную часть бессарабских ногаев составляли подразделения Урак-улы и Урмамбет-улы, но почему-то сочли эти подразделения двумя ветвями мансуров (крымских мангытов) или же принимали данные названия за имена двух братьев (Дрон 1985, с. 10; Киртоагэ 1988, с. 83) (Тунманн обозначал их как «два наиболее значительных рода» — Тунманн 1991, с. 56). На самом же деле Урак-улы — это не что иное, как Ураковы, т. е. казыевские мирзы — потомки Урака б. Алчагира, а Урмамбет-улы — хорошо знакомые нам Урмаметевы из Больших Ногаев. Следовательно, в Буджаке собрались остатки обеих ногайских Орд после их распада. Улусы Ураковых и Урмаметевых состояли из тех же тюрко-кипчакских элей, которые находились в их среде на протяжении XVI — первой половины XVII в. Множество этнонимических соответствий с кавказскими ногайцами и каракалпаками (см.: Баскаков 1964, с. 50; Дрон 1985, с. 15) подтверждает этническую близость буджакцев с прочими выходцами из развалившейся ногайской державы.Раздел II.
Nogaica
Территория
Территория Ногайской Орды и расселения ногаев определялась скотоводческим характером экономики и, следовательно, возможностями сезонных передвижений народа с его стадами. А эти передвижения, в свою очередь, ограничивались пределами степной ландшафтной зоны и крупнейшими реками. Степь сменялась лесом в верховьях Дона, выше волжской Самарской Луки, в верховьях Яика и низовьях Тобола. Южнее перечисленных рубежей лежало редконаселенное пространство, на котором в XVI в. кочевали татары, ногаи, башкиры и казахи. Поскольку цикличность ежегодных миграций вынуждала летовать на севере Дешт-и Кипчака, а зимовать на юге, то значительную часть года северная окраина степи оказывалась практически безлюдной.
Некоторые авторы используют это обстоятельство как довод в пользу незаселенности и «бесхозности» территории и, стало быть, правомерности российской колонизации, экспансии в степи (см., например: Гераклитов 1923а, с. 81; Осипов 1976, с. 14, 59, 60). Русские первопоселенцы в самом деле обнаружили обширные «пустые» земли, о которых рассказывали в песнях: «Далеко ты, моя степь, протянулася, Протянулася моя степь до Камышина, Из Камышина вплоть до Саратова, Ничево та во степе не уродилася. Как по етой по степе никто не прохаживал, Ни ясен та сокол не пролетывал. Пролегала здесь дороженька. Никто по ней не прохаживал, Никто следу не прокладывал» (Волга 1937, с. 128). Тем не менее «дороженьки» там все-таки существовали! По ним чабаны-улусники гнали стада с юга на летние пастбища ногаев (в песне описывается степь под Саратовом).