История нового имени

Лила посмотрела на меня прищурившись. От нее не укрылся мой сарказм, смешанный с гневом и даже презрением, замаскированный под дружеский совет. Кроме того, она заметила, что Нино резко вскинул голову и приоткрыл рот, словно намеревался что-то сказать, но в последний момент передумал, чтобы не затевать споров.

– Да, я лгала, иначе он меня убил бы. Но теперь я лучше умру, чем и дальше так жить, – ответила она.

Я простилась с ними и пожелала им всего наилучшего. Себе я мысленно пожелала никогда больше их не видеть – ради моего блага.

83

Годы, проведенные в университете, стали важным этапом в моей жизни, но не для нашей дружбы. Я приехала в университет робкой и неуклюжей девчонкой. Мне сразу стало понятно, что я говорю на книжном итальянском, порой звучащем нелепо; если я не знала итальянского слова, то заменяла его «итальянизированным» диалектизмом. Пришлось над этим работать. Я понятия не имела об этикете, слишком громко разговаривала и чавкала за едой: на меня постоянно оборачивались, и я старалась за собой следить. Стремясь продемонстрировать свою коммуникабельность, я вмешивалась в чужие разговоры, высказывалась о том, что меня не касалось, и вела себя слишком фамильярно. Надо было учиться держать дистанцию, оставаясь приветливой. Как-то раз одна студентка родом из Рима ответила на какой-то мой вопрос, пародируя мой акцент, и все рассмеялись. Я обиделась, но заставила себя тоже рассмеяться и произнесла еще пару фраз, нарочно усилив акцент до карикатурного – вроде как мне самой весело.

Первые несколько недель я боролась с желанием вернуться домой и, как всегда, выстроила себе защитный экран скромницы и тихони. Постепенно я вжилась в эту роль, и ко мне стали относиться с симпатией. Я нравилась студенткам и студентам, кураторам и преподавателям, и происходило это вроде как само собой. На самом деле я неустанно работала над собой. Научилась контролировать свои жесты и голос, придумала целый свод писаных и неписаных правил и неукоснительно их соблюдала. Я в меру возможного избавилась от неаполитанского акцента. Мне удалось доказать, что я способна на многое и достойна уважения, ни в коем случае не прибегая к высокомерному тону, напротив, иронизируя над своим невежеством и делая вид, что сама удивляюсь хорошим оценкам. Мои главные усилия были направлены на то, чтобы не нажить врагов. Если кто-нибудь из девушек проявлял ко мне неприязнь, я старалась быть с ней особенно внимательной, сердечной и всегда готовой помочь; при этом я никому не навязывалась и от всех держалась на отдалении; даже когда бывшая недоброжелательница смягчалась и сама искала моей дружбы, я не спешила ей навстречу. Точно так же я вела себя с преподавателями. Разумеется, с ними я была более почтительной, но моя цель не менялась: я хотела добиться уважения, симпатии и доброго отношения. Самых равнодушных и строгих преподавателей я слушала с живым интересом, притворяясь, что полностью поглощена лекцией, и надевая на лицо кроткую улыбку.

Я вовремя сдавала все экзамены; в учебе подчинялась уже привычной мне строгой дисциплине. Я панически боялась провалиться и потерять то, что, несмотря на все трудности, расценивала как рай земной: собственную комнату, свою кровать, свой письменный стол, свой стул, книги, книги и еще книги, не говоря уже о городе, разительно не похожем на мой родной квартал и вообще на Неаполь, и окружавших меня людях, которые учились и с удовольствием обсуждали изучаемые предметы. Мое упорство принесло свои плоды: ни один преподаватель никогда не поставил мне балла ниже чем тридцать из тридцати. К концу первого года я вошла в число самых перспективных студентов; отныне на мое вежливое приветствие все без исключения отвечали с искренней теплотой.

За все время случилось всего два происшествия, и оба пришлись на первые месяцы учебы. Та самая девушка из Рима, которая передразнивала мой акцент, однажды утром налетела на меня и на глазах других девушек заявила, что у нее из сумки пропали деньги, и, если я немедленно ей их не верну, она пожалуется директрисе. Я поняла, что приветливая улыбка здесь не поможет, и влепила ей пощечину, сопроводив удар потоком отборных ругательств на диалекте. Девчонки пришли в ужас. Я слыла у них безобидной рохлей, и моя реакция их ошеломила. Римлянка застыла с разинутым ртом. Из носа у нее текла кровь, и подруга повела ее в туалет. Через пару часов обе снова зашли ко мне, и та, что обвиняла меня в воровстве, сказала, что деньги нашлись и она просит у меня прощения. Я обняла ее и сказала, что с удовольствием принимаю ее извинения; я не кривила душой. Учитывая, в каком мире я выросла, сама я ни за что не стала бы извиняться, даже если бы была виновата.