История нового имени

Второе событие произошло накануне праздника посвящения в студенты, перед самыми рождественскими каникулами. Это был своего рода бал первокурсников, участие в котором считалось обязательным. Девчонки только о нем и говорили: на балу ждали мальчиков, которые учились на пьяцца Кавальери; наконец-то состоится встреча мужского и женского отделений университета. Но мне идти на бал было не в чем. Осень в Пизе выдалась холодной, выпало много снега, который произвел на меня потрясающее впечатление. Но вскоре я поняла, что ходить по обледенелому тротуару не так уж весело, руки мерзли без перчаток, и ног я не чувствовала. В моем гардеробе было два теплых платья, сшитые матерью два года назад, поношенное пальто, унаследованное от тетки, большой голубой шарф, который я связала собственными руками, и единственная пара туфель на низком каблуке, многократно чиненных. Мне и в обычной жизни приходилось нелегко, что уж говорить о праздничном вечере. Что было делать? Обратиться за помощью к однокурсницам? Большинство из них уже заказали себе ради такого случая новые наряды; может, кто-нибудь из них согласится одолжить мне свое повседневное платье, чтобы я хоть прилично выглядела? Но после примерок у Лилы во мне накрепко засела мысль, что чужие вещи мне не идут. Притвориться больной? Наверное, это было бы самым разумным выходом, но… Сидеть здоровой у себя в комнате, умирать от желания почувствовать себя Наташей, танцующей с князем Андреем или с Курагиным, и смотреть в потолок, слушая доносящиеся издалека звуки музыки, гул голосов и радостный смех? Нет, это было бы ужасно. В конце концов я решилась: пусть мне предстоит пережить минуты унижения, но я хотя бы ни о чем не буду жалеть. Я вымыла голову, уложила волосы в высокую прическу, чуть подкрасила губы и надела одно из своих платьев, единственное достоинство которого заключалось в том, что оно было темно-синего цвета.

Я пошла на бал. Поначалу я чувствовала себя не в своей тарелке. Но мой наряд был хорош уже тем, что ни у кого не вызвал зависти, напротив, пробуждал в других студентках чувство вины и стремление к солидарности. И правда, девчонки с удовольствием приняли меня в свою компанию, а мальчики без конца приглашали на танец. Я моментально забыла, какое на мне платье и какие туфли. Кроме того, именно в тот вечер я познакомилась с Франко Мари – парнем на год старше меня, внешне малопривлекательным, но веселым, остроумным, раскованным и склонным к мотовству. Франко был из зажиточной семьи из области Эмилия и состоял в коммунистической партии, впрочем, яростно критикуя царящие в ней социал-демократические настроения. Начиная с того времени редкие часы своего досуга я проводила с ним. Он накупил мне платьев и туфель, подарил новое пальто, очки, вернувшие мне на лицо глаза, и кучу книг о политике, которой интересовался больше всего на свете. Он рассказал мне о преступлениях Сталина и заставил прочитать сочинения Троцкого, благодаря которым он и проникся антисталинизмом, убежденный, что в СССР нет ни социализма, ни, тем более, коммунизма: революция захлебнулась, и все надо начинать сначала.

Именно Франко впервые вывез меня за границу. Мы отправились в Париж на слет европейской коммунистической молодежи. Но Парижа я толком не видела, потому что время мы в основном проводили в каких-то прокуренных помещениях. Все, что я запомнила, – это улицы, гораздо более пестрые, чем в Неаполе и Пизе, пронзительный вой полицейских сирен и оторопь от обилия черных лиц – не только на улицах, но и в зале, где Франко произнес длинную речь на французском, встреченную бурными аплодисментами. Когда я поделилась опытом своей политической деятельности с Паскуале, он не сразу мне поверил. «Чтобы ты, и… Нет, быть того не может!» – восклицал он. Но потом, когда я рассказала ему, какие книги читаю, он смущенно умолк. Окончательно его добило мое заявление, что теперь я – троцкистка.

От Франко я набралась новых привычек, которые особенно укрепились после лекций некоторых профессоров: употреблять слово «изучаю», даже если читаешь научную фантастику, писать краткое резюме каждого прочитанного текста и впадать в восторг от каждого пассажа, повествующего о последствиях социального неравенства. Франко горячо пекся о том, что он называл моим «перевоспитанием», и я охотно позволяла себя перевоспитывать. Но, к моему большому сожалению, я так и не смогла в него влюбиться. Мне нравился Франко, нравилось его нервное тело, но я никогда не чувствовала, что не смогу без него жить. Мои непрочные чувства к нему угасли, как только его отчислили из университета: он получил на экзамене девятнадцать из тридцати. Мы несколько месяцев переписывались, он пытался восстановиться, подчеркивая, что делает это только ради меня. Я поддерживала его, он попробовал пересдать экзамен, но снова провалился. Мы обменялись еще несколькими письмами, а потом он пропал, и больше я ничего о нем не слышала.

84