История нового имени

Он выглядел растерянным, но поблагодарил меня и положил тетрадь на стол. Я тут же пожалела о своем поступке. Он – серьезный ученый, наследник богатой культурной традиции, у него скоро выйдет эссе о вакхических ритуалах, которое даст толчок будущей карьере. Я сглупила. Не надо было вгонять его в смущение, подсовывать ему свою дурацкую писанину, которую я даже не перепечатала на машинке. Но, несмотря на эти сожаления, никакой неловкости я не почувствовала: он – это он, а я – это я. Я рассказала ему, что подала заявку на участие в конкурсе на должность преподавателя педагогического училища, а сейчас возвращаюсь в Неаполь. Посмеиваясь, я сказала ему, что нас ждет беспокойная жизнь: невеста на юге, жених – на севере. Но Пьетро оставался серьезным; он уже все спланировал. Двух лет ему хватит, чтобы закрепиться в университете, а потом мы поженимся. Он даже назначил дату – сентябрь 1969 года. Мы вышли из ресторана, а тетрадь так и осталась лежать на столе.

– А как же мой подарок? – с улыбкой спросила я.

Пьетро смутился и вернулся за тетрадью.

Мы долго гуляли, целовались и обнимались на набережных реки Арно, и я, полушутя-полувсерьез, спросила, не хочет ли он зайти ко мне в комнату. Он покачал головой и приник ко мне жарким поцелуем. Его и Антонио разделяло море книг. Но как же они были похожи.

116

Возвращение в Неаполь я пережила с примерно теми же чувствами, какие испытывает человек под проливным дождем, у которого ветер резко выворачивает наизнанку зонт. Вернулась я в середине лета. Я думала сразу заняться поисками работы, но, поскольку теперь я была дипломированным специалистом, мелкие подработки, выручавшие меня в прошлом, больше не годились. С другой стороны, денег у меня совсем не было, а просить у родителей было стыдно – они и так уже многим пожертвовали ради меня. Из-за этого настроение у меня было хуже некуда. Все меня раздражало – улицы, обшарпанные фасады домов, бульвар и городской парк, хотя в первые дни каждый камень и каждое деревце вызывали во мне прилив нежности. А вдруг Пьетро полюбит другую? Что я стану делать? Не могу же я вечно оставаться пленницей этого города и этих людей. Мои родители, братья и сестра гордились мной, хотя, как я догадалась, сами не очень понимали почему. Чего такого особенного я достигла и почему вернулась? И как доказать соседям, что я заслуживаю особого почета? Если разобраться, я только усложнила им жизнь; пришлось выделить мне место в и без того тесной квартирке, устраивать меня на ночь на раскладушке и нарушать из-за меня привычный ход вещей. Кроме того, я почти все время проводила за книгами, пристроившись где-нибудь в уголке бесполезным памятником вечному студенту, которого все боялись лишний раз побеспокоить, но каждый задавал себе один и тот же вопрос: что она здесь делает?

Мать долго сдерживалась, но потом все же начала расспрашивать меня про жениха, о существовании которого ей поведала не я, а кольцо у меня на пальце. Ее интересовало, кем он работает, сколько зарабатывает, когда приедет знакомиться и привезет своих родителей и где мы собираемся жить после свадьбы. Я честно сказала, что он работает при университете, что пока ничего не зарабатывает, что скоро у него выйдет книга, которую высоко оценили другие профессора, что мы поженимся через два года, что семья его родом из Генуи и жить мы, скорее всего, будем там или в том городе, где он найдет место преподавателя. Но мать продолжала смотреть на меня в упор и задавать мне одни и те же вопросы, из чего я вывела, что она вообще меня не слушает, а пережевывает собственные предрассудки. Так, значит, я обручилась с мужчиной, который не приехал – и не собирался приезжать к нам, – чтобы просить моей руки, который живет в несусветной дали, работает, но не получает ни гроша, и пишет книги, хотя никто про него слыхом не слыхивал? Она, как обычно, разозлилась, правда, закатывать мне скандал не стала. Свое неодобрение она держала при себе, возможно, потому, что понимала: оно на меня больше не действует. На самом деле мне было очень трудно разговаривать с домашними. Я выражалась слишком сложно для них, и переход на диалект требовал от меня немалых усилий; я старалась строить фразы как можно проще, из-за чего они звучали ненатурально и не всегда понятно. Если все мои попытки избавиться от неаполитанского акцента пизанцев убеждали мало, то для отца, матери, братьев, сестры и соседей они не прошли незамеченными. На улице, в магазине, во дворе люди обращались ко мне с вежливой издевкой. За глаза меня уже прозвали Пизанкой.