История нового имени

Они еще немного поупражнялись в остроумии («Вот увидите, Лену будет богаче нас всех», «Такие тихони, они всегда себе на уме»…) и снова разошлись по спальням.

Я чувствовала себя ужасно. Они виделись с Нино, купались и болтали с ним, и все – без меня. Я надела свое лучшее платье, то самое, сшитое к свадьбе, хотя в нем было слишком жарко, тщательно расчесала выгоревшие на солнце и ставшие еще светлее волосы и сказала Нунции, что пойду прогуляться.

Я пешком дошла до Форио. Этот долгий путь – в одиночестве, под палящим солнцем, навстречу неизвестности – усилил мои тревоги. Найдя дом, в котором жил друг Нино, я встала под окнами и несколько раз крикнула:

– Нино, Нино!

Мои опасения, что шла я напрасно, не оправдались – он выглянул в окно.

– Поднимайся!

– Я здесь подожду.

Я боялась холодного приема, но, когда Нино появился, его худощавое лицо выражало неожиданное радушие. При виде его меня охватило волнение. По сравнению с ним, таким высоким, широкоплечим, загорелым, я почувствовала себя маленькой и слабой, но это было блаженное чувство. Нино сказал, что его друг присоединится к нам попозже, и пригласил меня пройтись до центральной площади Форио, плотно уставленной палатками воскресного рынка. Он расспрашивал меня о работе в книжном магазине на Меццоканноне. Я сказала, что Лила позвала меня с собой на каникулы, поэтому я уволилась. Я не стала уточнять, что она платит мне деньги и на самом деле она не пригласила меня, а наняла. На мой вопрос о Наде он ответил коротко:

– Все нормально.

– Но вы переписываетесь?

– Да.

– Каждый день?

– Раз в неделю.

Вот, собственно, и все. Больше говорить нам было не о чем. Мы ведь почти не знаем друг друга, думала я. Может, спросить, как он ладит с отцом? Но как я спрошу? Тем более что я своими глазами видела: ладят они плохо. Я молчала, и пауза затягивалась.

Нино сам сменил тему, заговорив о том, что хоть как-то оправдывало мой приход. Он сказал, что рад меня видеть, потому что с другом они обсуждают только футбол и экзамены, и это ему уже немного надоело. Он повторил слова профессора Галиани, которая считала меня единственной девочкой в школе, которая интересуется чем-то еще помимо программы и оценок. Потом он пустился в рассуждения о серьезных предметах, и мы легко перешли на нейтральный книжный язык, которым оба прекрасно владели. Его интересовала проблема насилия. Он вспомнил о мирной демонстрации в Кортоне, а от нее ловко перескочил к беспорядкам, разыгравшимся на одной из площадей Турина. Сказал, что его занимает связь между ростом иммиграции и промышленным развитием. Я согласно кивнула, но что я об этом знала? Ничего. Нино это понял и подробно рассказал мне о взбунтовавшейся молодежи из южных областей и жестокости, с какой ее разгоняла полиция.

– Как их только не называют: неаполитанцами, марокканцами, фашистами, провокаторами, анархо-синдикалистами. Но это просто парни, до которых никому нет дела; обозленные равнодушием общества, они готовы все вокруг себя крушить.

Мне хотелось ему поддакнуть, и я рискнула:

– Если не изучать проблему по существу и не пытаться найти приемлемое решение, то нечего удивляться всплеску насилия. Но виноваты в этом не те, кто восстает, а те, кто плохо ими управляет.

Нино бросил на меня восхищенный взгляд и сказал:

– Я думаю точно так же.

Я была счастлива. Его слова придали мне уверенности, и я, вспомнив Руссо и других авторов, рекомендованных мне профессором Галиани, осторожно заговорила о путях примирения частных и общих интересов, а потом спросила:

– Ты читал Федерико Шабо?

Я назвала это имя потому, что у меня была книга этого историка о государстве, из которой я успела прочесть всего несколько страниц. Я ничего не знала о его взглядах, но школа научила меня с видом всезнайки рассуждать о вопросах, в которых я откровенно плавала. Ты читал Федерико Шабо? Нино – в первый и единственный раз за нашу встречу – поморщился от досады. Я поняла, что он понятия не имеет, кто такой Шабо, и испытала щекочущее чувство довольства. Я начала было пересказывать то немногое, с чем ознакомилась, и тут же поняла, что знания и навязчивое стремление блеснуть ими перед окружающими составляли и силу Нино, и его слабость. Если он владел темой, то производил впечатление сильного, если нет – сдувался на глазах. И правда, он помрачнел и резко перебил меня, заговорив об областях Италии, о необходимости автономизации и децентрализации, о плановой экономике, основанной на региональных особенностях, то есть о вещах, в которых я не смыслила ровным счетом ничего. Шабо был забыт; я уступила Нино поле боя. Мне нравилось слушать его и видеть, как загораются страстью его глаза.