История нравов. Галантный век

Когда в физиономии женщины той или другой эпохи кокетство становится одной из наиболее характерных черт, то всегда в общении полов не менее видную роль играют разные формы взаимного флирта. Кокетство не только всегда ведет к флирту. Оно само в значительной степени является флиртом, так сказать, его артистическим выражением. В эпоху старого режима общение полов не только было насквозь пропитано флиртом, сама любовь, как всепоглощающая страсть, была разменена на мелкую монету флирта. Даже и половой акт был в эту эпоху более чем когда-либо простым флиртом, так как люди не отдавали себя всецело, а только занимались кокетливой игрой, и не только с одним партнером, а с целой дюжиной.

Сущность флирта во все времена одна и та же. Он выражается во взаимных, более или менее интимных ласках, в пикантном обнаруживании сокровенных физических прелестей и во влюбленных разговорах, в которых слова получают характер стимулирующих ласк. Если что отличает в данном случае одну эпоху от другой, так это лишь большая или меньшая свобода во взаимном ухаживании, затем тот круг лиц, на которых простирается флирт: флиртуют или только с тем, к кому чувствуют расположение, или без разбору со всяким — и, наконец, степень публичности, с которой он совершается. Для историка, сравнивающего отдельные эпохи и старающегося установить, идет ли линия развития вверх или вниз, особенную важность представляет последний пункт.

Дело в том, что если, например, флирт двух любящих, вырастающий во всех своих проявлениях из искренней любви, может считаться драгоценнейшим выражением чувственной жизни, перевоплощением жизни инстинкта в возвышеннейшую симфонию, то и он представляет положительное явление лишь до тех пор, пока совершается под покровом тайны. Грубое нарушение этого пункта носит характер патологический, если речь идет об индивидуальном факте; становясь массовым, оно есть безнравственность — не только относительная безнравственность с нашей современной точки зрения, но и абсолютная, так как такое нарушение идет вразрез с социальными инстинктами и чувствами. Мы имеем здесь дело с явлением противоестественным, так как половая жизнь предполагает сообразно осуществляющимся в ней законам природы полную интимность.

Эпоха старого режима отличается в этом отношении, как уже было раньше указано несколько раз, тем, что она доходила во флирте, как словами, так и поступками, до самых последних границ. Такова была типичная, сознательно преследуемая цель. Другая характерная черта состояла в том, что флиртовали совершенно публично — любовь также стала зрелищем! Если о кокетстве женщин эпохи старого режима можно сказать: большинство женщин афишировало кокетство, как вывеску, то о взаимном флирте можно сказать: подобно многим средневековым ремеслам, он практиковался на улице, на виду у соседей, друзей и проходящих.

Наиболее ясное представление о взаимных отношениях полов дает нам наряду с описаниями современных донжуанов в особенности живопись, прославлявшая все проявления любовных ласк. В искусстве и литературе старого режима любовь постоянно превращается во флирт. Каждый раз, когда говорят о любви или когда изображается любовь, перед нами открываются лишь пикантные представления флирта. Для духовного и человеческого содержания любви у поэтов и художников эпохи барокко и рококо почти нет слов, или они находят в лучшем случае только банальные и бесцветные выражения, зато с тем бóльшим блеском сравнений говорят они о лакомстве отдельных ласк.

Наиболее частым и обычным, хотя далеко и не самым деликатным, выражением флирта был всегда для европейца поцелуй. Однако о красоте и святости поцелуя эта эпоха не имеет никакого представления. Для нее поцелуй только средство вызвать в другом собственное вожделение. «Поцелуй возбуждает похоть, желание слить в одно двух». Поцелуй обязан, далее, разнообразить наслаждение. С особенной охотой запечатлевает поэтому мужчина свои поцелуи на груди женщины, а женщины охотно допускают такие шутки и игры. В своем романе о m-r Nicolas[32] Ретиф де ла Бретонн рассказывает о следующем приключении, которое тот пережил во время одного визита: «Когда я насытился, я обратил свое внимание на кокетливое поведение моей соседки, все снова наливавшей мне вино. Я ответил несколькими комплиментами, расхвалил в особенности ее белоснежную шею, которую она из кокетства обнажала так, что одна грудь была совершенно видна. Я польстил ей следующими стихами из „«Орлеанской девственницы“ Вольтера: „Кто не влюбится до безумия в такие прелести? Белая шея чиста, как алебастр, а внизу раскинулась холмистая долина Амура. Две круглые груди пленяют взор, подобно розам цветут их ореолы. Пышная грудь возбуждает желания. Рука протягивается к ней, в глазах — томный огонь, и жадно хотят к ней припасть уста“.