История нравов России

С. Князьков следующим образом характеризует переворот в умственном развитии русского человека в эпоху перехода от старомосковской жизни к появлению империи: «Надо признать, что за полстолетия с 1675 по 1725 год русский просвещенный человек проделал хорошую умственную гимнастику: от начетчика и знатока книг, дрожавшего за единый аз священных книг и бегавшего от «еллинских борзостей и латинских прелестей», он попал в славяно–греко–латинскую академию, где постиг сладости и эллинского и латинского глагола, стал бойко разбираться в тонкостях схоластической философии и богословия и научился строить «орации» по самым последним рецептам схоластической выучки и сочинять тяжеловесные и неуклюжие силлабические вирши не только назидательного характера, но и игривого, на увеселение слушающим. Такой человек знал, что такое грамматика, и, вооруженный ею, свободно относился к букве, «изыскуя не того, как написано, а выразумевая силу писанного».

Из латинской и греческой школы государство послало русского человека учиться новым языкам за тем, чтобы ехать ему в чужие края или у себя дома у приезжих иноземцев учиться навигации, инженерному, военному делу, навыкая всему не только в теории, но и на практике. Из кабинета схоласта, философа и богослова русский образованный человек оказался командированным к грубому практическому делу, руководясь воспринятыми в школе теоретическими знаниями. Приведенный к делу, на котором постоянно приходилось сталкиваться в качестве начальника и подчиненного с иноземцами, русский человек, уже одевший европейскую одежду, должен был волей–неволей перенять европейские обычай и правила общежития. Таким путем вырабатывались люди, далекие по своему миросозерцанию и миропониманию от своих отцов, выросших в заветах Московской Руси XVII в., и более похожие на голландцев и немцев, чем на русских людей XVII-го века» (124, 507–509).

Многие из этих людей постоянно находились возле Петра Великого (ярким примером служит П. — А. Толстой) и активно перестраивали российскую действительность, приобщая все большее число людей к западноевропейской культуре, нравам и обычаям. Понятно, что среди них было немало лиц и с грубым, необузданным нравом, однако все они обладали хорошими знаниями и высоким уровнем интеллекта.

Им присущи черты характера человека переходной эпохи, когда влияние просвещения еще не сказалось в полной мере; поэтому в видном сподвижнике царя, как хорошо показал Н. И.Павленко в своей книге «Птенцы гнезда Петрова» (в ней описывается жизнедеятельность Б. П.Шереметьева, П. А.Толстого и А. В.Макарова), великолепно уживались грубость и изысканная любезность, обаяние и надменность, внешний лоск и варварская жестокость (196).

Среди интеллигенции XVIII века до 1770-х годов преобладали разночинцы, а потом их численность стала сокращаться, причем стала возрастать роль дворян. Данная закономерность, как свидетельствуют исследования, сохранялась и в первой половине XIX столетия (169, 178). Это значит, что нравы интеллигенции, разнородной по своему социальному составу, дифференцировались и в то же время зависели от господства тех или иных нравов в обществе. Следует не забывать, что в эпоху становления новой, гуманистической, культуры на нравы глубокий отпечаток накладывало крепостное право, нравственно разъедавшее (чем дальше, тем больше) русское общество. В данном случае ситуация была гораздо хуже, чем в классическом рабовладельческом обществе. Так, в древнегреческом обществе рабы обеспечивали всем необходимым рабовладельцев, последние же были свободными гражданами и не могли, по крайней мере, позволять по отношению друг к другу жестокость, самодурство и прочее. В России же только царь (потом император) был господином, все остальные образовывали иерархию рабов, в основании которой лежал слой крепостных–рабов. Естественно; что в таком своеобразном обществе и нравы были окрашены в крепостнически–рабские тона, какое бы сословие мы не рассматривали — дворянство, духовенство, купечество и т. д. Не избежала этого и интеллигенция, представители которой в XVIII веке в основном служили в государственных учреждениях, достаточно вспомнить Г. Державина, А. Кантемира и пр.