История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

– Сумею ли я, – простонала женщина, беспрерывно качая головой и держась рукой за подбородок, – только знаю, что драгоценностей полные столы и ящики. Её светлость, панна её, ксендз и тот молодой рылись в них. Как я вошла, то как злодеи, схваченные на преступлении, они смешались, тогда меня также скоро отправили, что и хорошо видеть не могла.

– А ну, довольно, – воскликнул Доршак, – я уже знаю своё и буду думать теперь, что предпринять.

Агафья вдруг перестала шить, её платок и руки упали на колени, красивое лицо приняло выражение глубокой задумчивости, глаза обратила к окну и, как мёртвая, без движения осталась какое-то время погружённая в задумчивость.

Доршак ходил по комнате, услышал шелест её платья, когда, наконец, она хотела встать, и остановил её.

– Слушай ты, баба, – воскликнул он, – мы между собой имеем расчёты. Ты меня предашь. Два раза я поймал тебя на разговоре с этим молодчиком, ты их остерегаешь, ты их пугаешь, ты…

– Да, да, – смелым голосом начала Агафья. – И если смогу, то их защищу, ибо не дам тебе совершить больше ни одного преступления и твою шею от виселицы спасу, которую она заслужила.

Доршак подбежал к ней, она вложила за пояс руку и достала нож, который носила всегда при себе.

– Не прикасайся ко мне, а то убью! – крикнула она. – Убью и не буду иметь на совести, потому что лучше бы не жил, потому что я предпочла бы видеть тебя на смертном одре, как…

Доршак, бледный от гнева, поднял трубку, которую нашёл под рукой, и вознамерился ударить её по голове, когда Агафья отскочила, держа по-прежнему в руке нож.

– Ты думаешь, что я не знаю, где ты был вчера? У Шайтана… у друга. Ты думаешь, что я не отдагаю, зачем?

Доршак весь дрожал, но боролся с собой, не хотел ни скандалов в замке при чужих, ни до предела раздражать жену. Как человек, который не имеет, на чём выместить свою злость, сломал на части трубку и бросил их в угол, а сам упал на подушки, вырывая волосы на голове. Его уста бросали подавленные проклятия, он опустил голову, думал долго и, видно, что-то решил, так как вдруг успокоился и опёрся на локоть, уже словно не обращая внимания на Агафью.

Та посмотрела на него и вышла.

Вскоре затем Доршак спустился по лестнице. В нижнем сени он несколько раз прошёлся и проходящую Горпину послал за Татьяной.

Наполовину освободившаяся от своих торжественных одежд, она спустилась вниз.

– Эта волчица меня убьёт, – сказал сдавленным голосом Доршак, – эта женщина меня погубит, нужно спасаться.

Женщина, черты которой выражали глупое звериное равнодушие, как верный пёс, посмотрела ему только в глаза и кивнула головой.

Доршак отвёл её в угол и резко, шибко начал шептать. Поначалу женщина качала головой, будучи неуверенной в том, что ей предстоит делать, наконец, когда он начал настаивать, они, казалось, договорились друг с другом. Она опустила глаза к земле и медленно пошла. Раз и другой он отозвал её, добавляя тише какое-то предостережение.

Доршак, несмотря на дождь, выбежал из дома в городок. В кирпичном здании по его уходу долго было тихо, как в могиле… потом послышались отворяющиеся одни и вторые двери, быстрая походка и снова молчание.

Когда Доршак возвратился из городка, на лестнице его ждала Татьяна, бледная и задумчивая, они о чём-то пошептались между собой. Его лицо прояснилось, он смело вошёл в комнату. Агафьи тут уже не было, не было её также ни в её комнате, ни в одной наверху, а Горпина, которую на следующий день о пани спросил Никита, поведала ему, что не знает, куда поехала… Как-то в замке её с этой минуты не видели, подстароста объявил мечниковой, что жена его должна была выехать ночью к больному отцу, и вздохнул над тем, что не мог её сопровождать.

* * *

Дождливый день к вечеру немного прояснился, ветер разогнал остатки туч с неба, зеленоватая лазурь показалась на западе и люди назавтра обещали хорошую погоду. Янаш тщательно расспросил Доршака, какими дорогами он собирался везти мечникову, чтобы завтра её предостеречь. Подстароста сразу предложил себя проводником, потом, после некоторого раздумья, не настаивал на этом, и, рассказав о дороге, хотел дать конного парубка. Янаш и этого не принял.

– Расскажи мне, пан, как надо мне ехать, мы, военные люди, легко на бездорожье и в горах ориентируемся, – сказал Янаш. – Нам было бы стыдно проводников с собой тянуть на такую объездку.

Доршак, видно, имел причины, из-за которых в эту экспедицию обязательно не напрашивался – замолчал и не настаивал. Услышав, что только четверо человек выберутся вместе с Янашем, рассмеялся.

– Это слишком, – сказал он, – великая кавалькада, – вдвоём гораздо удобней.

Не было на это ответа.

Границы Гродских поселений были издавна обозначены каменными крестами на рубежах, на дубах также были знаки, а повсюду сами ручьи и ложи потоков представляли тропу, лёгкую, чтобы узнать. Янаш и Никита, не полагаясь на рассказ Доршака, получили информацию в городе и на следующий день, пользуясь прекрасным утром, выехали.

Не считая Никиты, Янаш взял двоих гайдуков, а оставшимся велел внимательно стеречь замок.