История о пропавшем ребенке

Я защищала Нино. Пыталась переубедить ее, говорила, что теперь можно разводиться, что мы оба разведемся, а потом поженимся. Она слушала меня не перебивая. Ее почти покинули силы, с какими она обычно бросалась доказывать свою правоту, и она все чаще ограничивалась тем, что молча мотала головой. Бледная, кожа да кости, если она и возражала мне, то тихо, печальным голосом:

– Когда поженитесь? Где? Долго мне еще смотреть, как ты скатываешься ниже моего?

– Не волнуйся, мам, все будет хорошо. Я же стараюсь, скоро все пойдет на лад.

– Нет, Лену, ты остановилась, не двигаешься больше вперед.

– Вот увидишь, ты еще будешь мной гордиться, всеми нами будешь гордиться – и мной, и сестрой, и братьями.

– Их я давным-давно забросила и очень виновата.

– Неправда. Элиза ни в чем не нуждается, Пеппе и Джанни при деле, зарабатывают хорошо. Чего еще ты от них хочешь?

– Хочу исправить, что натворила. Я их всех троих отдала Марчелло и страшно ошиблась.

Она говорила шепотом и была безутешна. Картина, которую она нарисовала, поразила меня. «Марчелло бандит еще похлеще Микеле, он втянул моих сыновей в свои делишки. Все думают, что он лучше брата, но это не так. Он и Элизу испортил, она теперь считает себя Солара больше, чем Греко, во всем ему потакает». Все это она прошептала мне на ухо, будто мы сидели не в приемном отделении одной из самых известных в городе клиник, уже несколько часов ожидая своей очереди, а где-нибудь в засаде, зная, что нас может подслушать Марчелло. Я пыталась успокоить ее: не то от болезни, не то от старости она явно преувеличивала. «Ты слишком за них переживаешь, мам, не надо так». – «Волнуюсь, – ответила она, – потому что знаю все, а ты ничего не знаешь. Спроси у Лины, раз мне не веришь».

Тут вдруг от ностальгических рассказов о квартале, о том, как все изменилось к худшему («Когда дон Акилле всем заправлял, было лучше»), она перешла к Лиле. Хвалила она ее еще более убежденно. Лила одна способна навести порядок в квартале. Лила умеет использовать хороших людей, а плохих – и подавно. Лила знает про все мерзости, которые творятся в квартале, но никогда никого не осуждает, потому что сама ошибалась, она и другим прощает ошибки и просто всегда старается помочь. Лила, по ее словам, представала кем-то вроде святой воительницы, которая осеняет светом справедливого возмездия шоссе, сквер, старые и новые дома квартала.

Я слушала ее, и мне казалось, что если я для нее чего-то и стою, то только потому, что знаюсь с новой властительницей квартала. Она сказала, что моя дружба с Лилой – дружба полезная, и я должна держаться за нее, что бы ни случилось. «Сделай мне одолжение, – попросила она наконец, – поговори с ней и с Энцо, пусть заберут твоих братьев с дурной дорожки, пристроят к себе на работу».

Я улыбнулась и заправила ей выбившуюся прядь седых волос. Она корила себя, что не заботилась о других детях, а сама, сгорбившись, обвивая дрожащими руками с побелевшими ногтями мою руку, просила за них. Она хотела вырвать их у Солара и отдать Лиле. Она хотела исправить ошибку, которую допустила, разрываясь между желанием сделать как лучше и насолить всем побольше. Лила была для нее воплощением желания сделать как лучше.

– Мама, – сказала я, – я сделаю все, что захочешь, вот только Пеппе и Джанни не пойдут к Лиле, даже если она их и возьмет (хотя, скорее всего, не возьмет; там ведь надо учиться). Ну не станут они работать на нее за гроши, у Солара они больше получают.

Мать расстроенно кивнула:

– Наверное, только ты все равно попроси. Тебя так долго не было, ты мало что знаешь, а мы-то видели, как Лила обуздала Микеле. Теперь она еще и забеременела: вот увидишь, она еще сильнее станет. Стоит ей только захотеть – обоим Солара ноги переломает.

43

Месяцы беременности, несмотря на все заботы, для меня летели быстро, а для Лилы еле ползли. Мы часто замечали, что время в ожидании идет для нас по-разному: я говорила, что уже на четвертом месяце, а она – что еще только на четвертом. Цвет лица у нее стал здоровее, черты лица округлились. Но все равно было очевидно, что мы с ней по-разному реагируем на беременность: мой организм увлеченно участвовал в процессе, ее – недовольно пытался смириться.

Как-то в воскресенье мы с Лилой и девочками гуляли по Толедо и наткнулись на Джильолу. Встреча имела огромное значение: она окончательно убедила меня, что Лила приложила руку к сумасшествию Микеле Солары. Джильола была густо накрашена, но одета неряшливо и растрепана. Она шла выпятив грудь и вихляя задницей, которая стала у нее еще больше. Она очень нам обрадовалась и не собиралась быстро отпускать. Выразив восхищение моими дочками, она потащила нас в «Гамбринус», заказала кучу еды и жадно набросилась на все подряд – закуски вперемешку с десертами. О моих дочках она тут же забыла, как, впрочем, и они о ней: когда она во весь голос начала перечислять обиды, которые ей пришлось снести от Микеле, девочкам стало скучно, и они отправились исследовать кафе.