История одиночества

Позже я всякий раз вспоминал этот эпизод, слыша байку о Джеке Чарлтоне, который за все покупки расплачивался чеком. Кто же предъявит к оплате автограф знаменитого футболиста? Нет, его обрамят и повесят на стену. Джек вообще обходился без денег. Но вот соседка моя покачала головой, словно хотела сказать: с какой стати людям так себя вести? Этакая незаинтересованность была мне внове, она меня даже заинтриговала. Что-то не видно почтения, о котором писал Том Кардл, тут скорее недоверие.

А в 1980-м кто имел хоть малейший повод не доверять священнику?

– Вы считаете его родиной? – спросил я, вдруг охваченный желанием одолеть разделявшую нас преграду.

– Простите?

– Я об Израиле, – пояснил я. – Это ваша родина?

На секунду женщина задумалась.

– Мать считает его родиной, – сказала она. – И отчим. А я, пожалуй, нет. Я была там всего два раза. Нелепо называть его родиной.

– Не любите туда ездить?

– Авиабилеты очень дорогие. Мне не по карману.

– Понятно.

– На эту поездку я долго копила. Чтобы Эзра и Бина повидались с бабушкой.

– Бина. – Я улыбнулся, глядя на девочку, которая, по примеру брата, уснула. Вообще-то мальчик привалился к моему плечу, и я поерзал, отстраняясь. – Красивое имя.

– Оно означает «разум», – сказала женщина. – И еще «мудрость».

– А вас как зовут? – спросил я.

– Лия. Что, похоже, означает «усталость».

– Одран. – Я ткнул себя пальцем в грудь. – Честно скажу, я понятия не имею, что это означает. Мне всегда хотелось побывать в Израиле. – Я слегка лукавил, поскольку об этом особо не думал. – И в Сиднее. Мечтаю увидеть Австралию. Н у, может, когда-нибудь удастся.

Лия рассмеялась, и дама с пучком ожгла ее взглядом: надо же, флиртует со священником.

– Это очень разные страны, – сказала Лия.

– Согласен, – кивнул я. – Но образ Австралии чем-то меня привлекает.

– Иногда образ лучше реальности. – Лия помахала рукой, словно разгоняя мираж. – Вот об этом мы спорили с мамой. Мечта выше реальности.

– Маму не переспоришь, – сказал я. – Уж я-то знаю, поверьте.

– Не переспоришь.

– Значит, образ еврейской родины вас не прельщает? – заинтересованный, я подался вперед.

– Моя родина здесь. Ирландия. Да, родилась я в другом месте, но после войны мы с мамой приехали сюда.

– А отец? – Я сам не понимал, почему спрашиваю о том, что меня не касалось. – Ваши родители познакомились здесь? Да нет, что я, ведь вы уже родились.

– Мама выжила, – просто сказала Лия, глядя мне в глаза. – Отец – нет.

– Я таки взял вам, отче, булочку с ветчиной и сыром. – Старик, вернувшийся из вагона-ресторана, положил прозрачный сверток на столик. Я недоуменно вытаращился, все еще переваривая слова Лии. – И бутылочку «Севен-ап». Вы любите «Севен-ап»? Меня от него пучит, но я пью, не могу удержаться. И вот еще чипсы «Кинг». «Тейто» не было. «Тейто», конечно, лучше, но у них только «Кинг».

– Я же сказала, у нас есть «Тейто», – влезла дама с пучком.

– Ну пусть съест и то и другое.

– Энтони, угости отче чипсами.

– Нет! – заорал мальчик.

– Сейчас я с тобой поговорю.

– Моё! – не сдавался Энтони.

– Кушайте, отче, – сказал старик. – Может, еще принести шоколадку?

Сам того не ожидая, я грохнул кулаком по пластиковому столику. Вышло не хуже, чем у мамы, шестнадцать лет назад злобно колотившей кастрюлей о стол.

– Я же сказал, не надо еды! – рявкнул я. – Я поел перед дорогой. Вы меня не слышите, что ли?

Опешивший старик попятился; он так растерялся, словно я дал ему тумака. Дама с пучком буравила его взглядом, как будто во всем виноват он один. Лия молча наблюдала за сценой. Испуганные дети ее проснулись. Я закрыл глаза и выдохнул.

– Извините, – сказал я, глянув на старика. – Прошу прощения. Мне очень жаль, правда.

– Все в порядке, отче. – Старик смотрел в пол, избегая взглядов других пассажиров. – Не переживайте.

– Сколько я вам должен?

– Что вы, ничего.

Я не настаивал.

– Простите, – повторил я.

Старик улыбнулся и, тряхнув головой, сел на свое место.

– Бедняга просто хотел оказать вам услугу, – сказала дама с пучком, явно решив поквитаться со мной за отказ от ее чипсов.

Хоть бы они не трогали меня, подумал я. Все эти люди. Хоть бы дали мне кроху покоя.

– Вы не любите привлекать внимание, – сказала Лия.

Я помотал головой:

– Не люблю. Вот в Риме легко оставаться неприметным. Там каждый второй встречный – священник. А здесь… бывает чересчур…

– Вас уважают, только и всего.

– Но за что? Они меня не знают.

Лия провела пальцем по горлу, и я кивнул, удивляясь, что белый пластиковый ошейник может вызывать такое почтение. Близнецы вновь уснули – Эзра привалился к окну, Бина прижалась щекой к материнскому плечу.

– Я хотел спросить… – начал я, но Лия покачала головой:

– Лучше не надо.

– Хорошо.

– Прошло тридцать пять лет. – Лия пожала плечами. – Я стараюсь об этом не думать.

– Получается?

– Нет, конечно.

– А у матери с отчимом?

– Что вы лезете с такими вопросами? – Лия подалась вперед, ошарашив меня резкой переменой тона. – Кто дал вам право?

– Простите. – От стыда свело живот. – Я не хотел…

– Я знаю, чего вы хотели – сказать, что во всем есть смысл. Дескать, все это входит в Божий замысел.

Я покачал головой: