– Может быть всё дело как раз-таки в первом, – перейдя на негромкий шёпот и параллельно закрывая дверь вагона продолжал Кват. – Только между нами, разве ты не заметил какую-то… Скажем так, горчинку в образе нашего сладостно почитаемого Великого? Нынче, слушая его глас, я нередко прочитываю нотки тревоги, а то и выраженного страха. Может и не моего ума дела, сквернить величественный образ, но мы – его плоть, кровь и мысли. Не будь жертвы Всеблагого, не было бы и нас, а посему…
– Хочешь сказать, то, что чувствует Великий, в равной степени ощущаем и мы? – аддитивно воздал Валенс. – И как же это связано с моей вульгарной чувственностью, если по твоим еретическим заверениям, Великий скорее пребывает в апатии, нежели в животрепещущем возбуждении?
– Не был бы я столь критичен в своих домыслах, если бы твои опасения не взрастали и во мне. Как и ты Валенс, я одержим бесом, но не озорства и молодых велений, не от возбуждения все страдания мои, а скорее от чувства какой-то покинутости. Всё кажется поникшим, день лишён своих ярких красок и ни табак, ни алкоголь, ни пресыщение плотью милой девы не способны уберечь меня от этой проклятой, следующей за мной по всем пятам опустошённости. Завидую тебе, что хоть в похоти своей, да не преследует тебя мой рок. Одолевает он меня, примерно, с тех же пор, когда у тебя начались проблемы с самоконтролем. Вспомни же нашу заповедь –
– Не уж то ты меня подзываешь на свершение революции? Опомнись Кват, ведь если хочется революционности, то осуществи должный переворот сначала внутри себя, а уже после, раздумывай о каких-то вершениях вовне, – без какого-то скрытничества, бонтонно вещал Валенс. – Но я рад, что не у меня одного возникли душевные терзания. Значит скорее всего и у других коронованных что-то, да всё-таки должно быть неладно.
– Если не у всего человечества… – тут Квата точно также, как и Валенса минутой ранее, прошиб слабенький озноб, но стоило ему больше не упоминать атрибутику, связанную со словом «человек», никакая продроглость больше не возникала. – То в нашем столичном народе уж точно на какую-то долю, но повысилось что-то вроде неврозности, это – поверь мне – наверняка. Дети всё чаще начинают беспричинно проливать слёзы, женщины становятся кусачее чем в те дни, когда их женственная природа даёт о себе знать, а мужчины… Что и говорить, думаю наших примеров уже достаточно для подтверждения. Была у меня одна гипотеза, но от её огласки самому тошно становится. Валенс, мы будто бы начали, как-бы это помягче выразиться… Тебе не кажется, что мы чуть-чуть, да подгниваем?
Подгниваем? Как всегда, язык Квата колок до всякой неадекватности. Но пёс с ним. Отвернусь, остальное уж додумает, что разговору конец; не быть же королём, а вместе с этим ещё и дураком. Но как-бы не мутили словеса Четвёртого величие нашего Зодчего, есть всё же что-то истинное в них. В самом деле, может ли быть такое, что от чего-то одного, опасности подвергается целый род? Надеюсь, что это просто затейливой воображение решило отыграться на мне, так как если и всерьёз призадуматься, не о свержении ли власти я раздумываю, не о революционных ли чаяниях? Ох, лучше пока и вовсе перестать мыслить, а то мало ли ещё к чему выйду. И опять-таки «перестать мыслить»… В последнее время, не думать о чём-то так просто, хотя раньше я себе такой разуздалости не позволял. А сейчас – ко всему так и слыну неприлежанием, а почитанием культа Гелио так и вовсе, пренебрегаю. К каждой вещи я всё менее подхожу со всей вкрадчивостью, будто бы выполняя что-то одно, мысленно уже выполняется следующее и из-за этой несвоевременности, душу мою так и рвёт на части!
* * *
– Прошу вас помнить, чтобы… – только стоило зардеться мегафонному гулу, Валенс уже покидал вокзальную площадь и подоспевал к ожидающему его экипажу. Их дороги с Кватом расходятся; Девятому нужно посетить восточную границу Альбедо и разыскать там семейство Панкрайтов.