История одного филина

История одного филина

Рассвет еще не пробился у кромки небес, и большая река лениво качала ночной мрак.

Звезды моргали сонно, и набегающие на берег волны откатывались обратно, к глуби реки так беззвучно, что даже самый тихий плеск казался лишним природе в этот немой предрассветный час.

Луна давно скрылась, и потому деревья и скалы не отбрасывали теней, просто весь мир казался погруженным в одну всепоглощающую тень, и лодка в мелком заливе, наполовину вытащенная на песок, была едва различима.

Около лодки копошились два человека, и когда им удалось почти целиком столкнуть ее на воду, старший проговорил:

— Садись, а я подтолкну…

Лодка соскользнула в воду, и тот, что повыше ростом, вскочил в нее.

— Давай я буду грести. Тебе не холодно?

— Немного…

Берег снова стал пуст и безмолвен, и казалось, ждать рассвета напрасно, потому что лодка уносила с собой людей в невидимые, лишь то тут, то там всплескивавшие волны.

Гребец почти беззвучно погружал весла в воду, а мальчик, сидя на носу лодки, раздумывал, стоило ли в третий раз подбивать отца на эту опасную вылазку…

Мальчику было зябко, и он поминутно вздрагивал от холода.

Руки его казались ему сейчас бессильными и безвольными, и он так ни разу и не оглянулся; впрочем, грозные, мрачные скалы все равно было не разглядеть.

Но триста пенгё — деньги немалые… а мрак хорош уже тем, что скрывает и высоту скалы и бездонность пропасти…

Да, это именно он, Янчи, с противоположного берега высмотрел птенцов филина, когда они на рассвете усаживались на выступ перед устьем пещеры и поджидали родителей. Янчи пересчитал: птенцов было трое, что значило — по сотне за каждого…

Таким образом, можно было рассчитывать на триста пенгё, что для крестьянского дома — деньги очень даже большие. Можно, к примеру, продать старую лошадь и купить помоложе, и то еще из остатка на сапоги наберется… Веревка, правда, не новая, но уж если она выдерживает колодезника… Колодезник приходился им дальним родственником, так что мог бы расщедриться и дать новую веревку, но уж коли старая веревка его самого выдерживает, — сказал он, — а в нем все восемьдесят килограмм, то уже выдержит и Янчи, в котором и сорока-то не будет. Пусть не беспокоится.

Однако мальчик был неспокоен. Не сказать, чтобы он боялся, но просто он зяб, и временами его начинал колотить озноб. Потом, когда все останется уже позади, будет хорошо, но сейчас у него на душе кошки скребли… Так же было и в прошлом году, и в позапрошлую вылазку, а ведь тогда он был еще легче.

Янчи снова заставил себя думать о деньгах, о новехоньких, хрустящих сотенных… Ящик, куда они поместят птенцов, давно заготовлен, в нем они на телеге отвезут добычу в аптеку, потому что филинов покупает родственник аптекаря. Отцу поднесут стаканчик палинки, и на обратном пути он будет ехать, весело напевая. Тогда все уже будет хорошо…

Янчи нащупал в кармане электрический фонарик. Лодка мягко, едва заметно, ткнулась носом в песок.

— Мешок не забудь прихватить, — сказал отец.

Петляя по извилинам тропинки, поднимались они вдоль берега, который переходил в отвесную, шестидесятиметровую скалу, а примерно посередине ее высоты чернела пещера — гнездовье крупных филинов. К вершине скалы вел подступ только с обратной, более пологой ее стороны, а уж оттуда, сверху, можно было спуститься к пещере.

Когда отец с сыном добралось до вершины, Янчи присел отдохнуть на плоский камень, а отец надежно укрепил веревку вокруг ствола дикой груши. Управившись с делом, он сел рядом с Янчи.

Вокруг царила глубокая тишина. Звезды померкли, и над рекой закурился беловатый туман.

— Не поздно еще передумать, — нерешительно предложил отец, обычно во всем привыкший распоряжаться. — Я тебя не неволю…

Янчи смолчал, задетый неуверенностью и сомнениями отца. Каждый раз мальчугану приходилось подбивать отца на охоту за молодыми филинами, а после отец все представлял другим так, словно это он один все замыслил. Да и на деньги был скуп.

— Вот, это ловко мы с тобой провернули, — самодовольно сказал он в прошлом году, когда птенцы уже были в мешке, и Янчи неприятно кольнуло это неоправданное чванство.

Словом, что греха таить, возчик Янош Киш-Мадьяр вовсе не был бесстрашным храбрецом и, хотя на свой лад любил сына, не был свободен от обыкновенных человеческих слабостей. Но, впрочем, отец с сыном вполне ладили. Мать Янчи давно умерла, и часть женской работы приходилась на долю мальчика. Иногда к ним наведывалась бабка: сготовить обед, присмотреть за птицей или прибрать в доме. Напрасно уговаривала она сына вновь жениться: Янош Киш-Мадьяр не торопился с женитьбой, находя известные преимущества в положении вдовца, да и сынишка, судя по всему, отнюдь не стремился обзавестись мачехой. Так и жили они с отцом на пару, тихо да мирно, и редко случалось, чтобы — вот как сейчас — мальчик в душе осуждал отца.

Если уж ты отец, так и во всем будь отцом, человеком старшим по уму и характеру, — подумал Янчи в прошлый раз, и эта же мысль пришла ему в голову и сейчас, пока они отдыхали на вершине скалы, круто и грозно обрывающейся к реке.