История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха

И тут кто-то взял меня за руку. Я услышал милый знакомый голосок. Я повернулся. Я вернулся. Сказать ли куда? Правильно, в действительность. Меня окликнула старая знакомая из счастливого теннисного прошлого, девушка по имени Лизл. Я давно потерял ее из виду, почти позабыл. И вот она появилась вновь, дружелюбная, всегда готовая и посмеяться, и утешить. Она решительно встала между мной и моими черными мыслями. Такая маленькая, но уверенная и смелая, она заслонила собой Бога, мир, нацистов. Она вернула меня к исполнению карнавального долга и за одну минуту меня сосватала. Мой лотерейный билет был вытянут: маленькая черноволосая девушка в маскарадном костюме турчонка, изящная, хорошо сложённая, с огромными карими глазами.

Она немного походила на артистку Элизабет Бергнер[112]. Она гордилась этим сходством, как гордилась бы любая берлинская девушка. Ничего лучше и желать было нельзя.

Лизл ободряюще нам подмигнула и исчезла в суматохе карнавала, а девушка, похожая на Бергнер, стала моей подругой на всю ночь. Впрочем, не только на ночь, она стала моей подругой на все злосчастные времена, которые вскоре начались. Отношения наши нельзя было назвать счастливыми, тогда-то я этого еще не знал! Она была легка, как перышко, и изумительно чувствовала каждое движение партнера по танцу. Высоким девичьим голосом она говорила с неожиданной, древней мудростью. Она отпускала двусмысленные шуточки с эдаким суховато-отстраненным берлинским шармом. При этом в ее огромных глазах загорались озорные огоньки, но сами эти глаза, казалось, были много старше ее молодого лица. Она была обаятельна. Она возбуждала. Я был доволен своим лотерейным билетом. Некоторое время мы танцевали, потом отправились выпивать, потом гуляли по залам и наконец в каком-то крошечном кафе, куда танцевальная музыка доносилась приглушенно, решили называть себя не настоящими, а придуманными именами. Она окрестила меня Петером, я ее — Чарли. Отличные имена для влюбленной пары из какого-нибудь романа Вики Баум[113]. Ничего лучше и желать было нельзя. Представившись друг другу таким образом, мы сделали первый шаг к тому, чтобы стать образцовой парочкой по моде тех лет. Несколько других пар за соседними столиками были заняты исключительно собой. Они нам не мешали. А потом будто из-под земли вырос какой-то старый артист. Он заговорил с нами благожелательно и меланхолично, назвал нас «детками», заказал коктейли. Чуть ли не семейная картина. Мы собрались снова потанцевать. Кроме того, я обещал Лизл, что мы с ней в этот вечер еще встретимся. Но вышло по-другому.

Не знаю, откуда стало известно, что нагрянула полиция. Всегда ведь в компаниях есть кто-нибудь сильно выпивший, кто старается обратить на себя внимание более или менее удачными шутками, в меру своих способностей. Вот и тогда кто-то выкрикнул: «Встать! Полиция!» Мне не показалось это удачной шуткой. Но очень скоро стало не до шуток. Несколько девушек занервничали, вскочили и испарились, сопровождаемые своими кавалерами. Молодой человек, с головы до ног в черном, да и сам черноглазый и черноволосый, внезапно вышел на середину зальчика, встал, будто народный трибун, и мрачно объявил, что всем нам лучше немедленно убраться. В противном случае нам всем гарантирована ночевка на Александерплац (там тогда находились полицай-президиум и тюрьма). Молодой человек распоряжался так, словно сам был полицейским. Я присмотрелся к нему и сообразил, что этот парень довольно долго сидел здесь, неподалеку и целовался с какой-то девушкой. Девушка исчезла, а он, к сожалению, остался. Кроме того, сейчас я заметил, что на каскетке у него была ликторская эмблема да плюс к тому черная одежда — боже мой! да это же фашистская форма! Странный костюм. Странные манеры. Старый артист медленно поднялся и побрел прочь, тихонько покачиваясь. Внезапно все сделалось похожим на сон.

В большом зале вдруг погас свет, который освещал и наше кафе. Раздались визг, крики. В полумраке все лица стали серыми — и сами мы словно очутились на сцене. «Это правда, насчет полиции?» — спросил я парня в черном. Тот оглушительно гаркнул: «Правда, сынок!» — «А почему? Что случилось?» — «Что случилось? — заорал чернорубашечник. — Это у тебя надо спросить. Есть люди, которым не слишком приятно на все это смотреть», — и он звонко шлепнул стоящую рядом девушку по голой ляжке. Я не понял: был ли он на стороне полиции или его поведение было просто развязным жестом злобного недовольства. Я пожал плечами. «Поглядим, что там происходит, Чарли?» — сказал я. Она кивнула и с покорившей меня преданностью последовала за мной.