История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха

Я позвонил ей в тот самый вечер, когда в газетах появились первые сообщения о бойкоте. В эту неделю мы виделись чуть ли не ежедневно. Наша история стала приобретать характер настоящей love story[154]. В обычной жизни Чарли была, конечно, не турчонком, как тогда на карнавале: она была красивой девушкой небольшого роста из мелкобуржуазной, далекой от меня социальной среды — вечно хлопочущей еврейской семьи с великим количеством родственников и знакомых (я так и не разобрался в хитросплетениях их родственных связей).

Помню странную сцену с Чарли как раз в последнюю неделю марта, в самый разгар угрожающей подготовки бойкота. Мы выехали в Груневальд[155]. Была удивительная, неправдоподобно теплая весенняя погода, она простояла весь март 1933 года. Маленькие облачка тянулись по неописуемо светлому синему небу, мы сидели под пахнущими смолой соснами на мшистом холмике и целовались, как парочка из кинофильма. Вокруг нас был на редкость дружелюбный, приветливый мир. Весенний мир. Мы целовались часа два, не меньше, и каждые десять минут мимо нас проходил чуть ли не целый школьный класс. По-видимому, в школах проводился единый «день здоровья»: шагали румяные славные мальчики; тут же были и пастыри, опекавшие и бдительно сторожившие своих овечек, — учителя, мужчины с бородкой или в пенсне, как оно и приличествует наставникам молодежи. Каждый класс, проходя мимо нас с Чарли, дружно поворачивал головы в нашу сторону и радостными мальчишескими голосами выкрикивал будто праздничное приветствие: «Juda, verrecke!» Может быть, это касалось не нас? Я не похож на еврея, у Чарли тоже внешность не характерно еврейская. Может быть, это новая, симпатичная такая форма приветствия? Не знаю. Вероятно, они орали это нам, рассчитывая на реакцию.

Вот так я и сидел на весеннем холмике, обнимая маленькую, нежную, прекрасную девушку, целовал ее, а мимо топали бодрые, спортивные мальчики и громко требовали, чтобы мы сдохли. Мы пока еще не подыхали. Они спокойно топали дальше, нимало не обеспокоенные тем, что мы не сдохли. Сюрреалистическая картинка.

23

Пятница 31 марта. На следующий день все должно начаться всерьез. В это еще трудно до конца поверить. Еще недоверчиво пролистываются газеты в поисках сообщений о том, что бойкот как-то ослаблен, что происходит возвращение в нормальный хотя бы наполовину, представимый мир. Нет, ничего похожего. Только несколько новых, более жестких, то есть совсем уж диких, указаний и спокойно-педантичная инструкции по проведению «мероприятия», советы участникам, как себя вести во время его проведения.

В остальном business as usual. Взглянув на улицы с их равномерно-поспешной, деловой жизнью, невозможно было предположить, что в городе произойдет нечто из ряда вон. Еврейские магазины были открыты и торговали, как обычно. Сегодня еще не запрещалось в них покупать продукты и вещи. Запрет начинал действовать завтра в восемь утра.

С утра я пошел на службу в Верховный апелляционный суд Пруссии. Он, как всегда, стоял серый, холодный, просторный, респектабельности ради отделенный от улицы сквериком с газоном и деревьями. По его широким коридорам и вестибюлям сновали адвокаты, похожие на быстрых, бесшумных летучих мышей в своих черных развевающихся мантиях, все при портфелях, все с сосредоточенным, вежливым выражением лица. Еврейские адвокаты, как всегда, выступали на заседаниях, как будто это был обычный день среди всех прочих дней.