История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха

У нас было немногим более трех часов, и мы сломя голову помчались через страну наших грез со скоростью, сравнимой разве что со скоростью погони в мультипликационном фильме. Кроме того, приходилось быть суровыми и многое уничтожать. Только самое ценное могло поместиться в большом ящике, чтобы пылиться там до бог знает какого далекого часа досуга — когда и где доведется его пережить? Все остальное было приговорено к гибели в корзине для бумаг. Скорый суд над собственной юностью. Что весомо? Что идет в счет? Что уничтожить, что пощадить? Мы делались все молчаливее за нашей странной работой. Часы шли. Надо было спешить, спешить убивать или укладывать в гроб собственную юность.

Дважды нас прерывали. Первый раз пришла фрау Ландау и сказала, что приехала машина. Брата Франка сейчас повезут на операцию. Фрау Ландау вместе с мужем поедут в клинику. Если Франк хочет попрощаться, то сейчас самое время. «Да», — ответил Франк. Странное прощание: один брат отправлялся на операционный стол, другой в изгнание. «Извини, я на минуту», — сказал Франк и вышел вслед за своей мамой.

Он отсутствовал ровно пять минут.

Спустя час нас прервали еще раз. В доме не было никого, кроме нас и горничной. Мы услышали отдаленный звонок в дверь, потом к нам постучалась горничная и сказала, что пришли два штурмовика.

Это были толстые, неуклюжие парни в походных сапогах, коричневых рубашках и бриджах; не эсэсовские акулы, скорее ребята вроде тех, что привозят вам из магазина ящик пива и, получив чаевые, берут под козырек, буркнув грубовато-смущенное «спасибо». Новые положение и задание были для них явно непривычны, и, чтобы скрыть растерянность, они изо всех сил подчеркивали свою выправку.

«Хайль Гитлер!» — рявкнули они хором.

Пауза. Вслед за тем один штурмовик, тот, что по всем признакам был поглавнее, спросил:

«Вы — доктор Ландау?»

«Нет, — отвечал Франк, — я его сын».

«А вы?»

«А я — друг господина Ландау», — сказал я.

«Где ваш отец?» — допытывались они у Франка.

«С моим братом в клинике», — ответил Франк. Он говорил очень сдержанно, берег слова.

«Что он там делает?»

«Моему брату срочно требуется операция».

«Тогда другое дело, — штурмовик удовлетворенно кивнул. — А ну-ка покажите нам приемную».

«Прошу», — сказал Франк и распахнул двери. Оба протопали в приемную, пустую, белую и прибранную. Штурмовики строго и опасливо-изучающе оглядели сверкающие медицинские инструменты.

«Кто-нибудь был здесь сегодня?» — спросил предводитель.

«Нет», — ответил Франк.

«Тогда другое дело, — повторил главный, кажется, это была его любимая присказка, — тогда покажите нам другие помещения».

И он с напарником, стуча сапогами, прошел по всем комнатам, бросая вокруг недоверчивые, испытующие взгляды, словно судебный исполнитель, высматривающий, на что из имущества наложить арест. «Значит, сегодня никого нет? — наконец спросил он и, после того как Франк это подтвердил, в третий раз повторил: — Тогда другое дело». Мы стояли у входной двери. Штурмовики мялись, как будто понимали, что должны предпринять что-то еще, но совершенно не знают что… Спустя некоторое время они, прервав общее молчание, оглушительно гаркнули: «Хайль Гитлер!» — и затопали вниз по лестнице. Мы закрыли за ними дверь и молча вернулись к нашему занятию.

Время бежало. Под конец мы уже не вникали в подробности. Целые пачки писем непросмотренными отправлялись в корзину для бумаг. Наверное, мы куда отчетливее, чем час назад, почувствовали, насколько основательно разрушена наша юность, насколько она теперь стала недействительной. Что уж тут жалеть об остатках, почему бы и их не разрушить? Пожалуйста!

Пять часов. Мы завязали ящик с бумагами и осмотрели результаты своих разрушительных занятий. «Вещи я сложу ночью», — сказал Франк. Потом он позвонил в клинику, а я — Чарли. Затем он сказал горничной, что уходит.

«Родители знают о твоей помолвке?»

«Нет. На сегодня с них и так хватит. Пусть все идет, как идет».

На газетном щите висел свежий номер «Атаки»[165] с бодрящим заголовком «Знак бури».

Мы сели в электричку и из восточных предместий Берлина поехали через весь город на запад. В вагоне у нас впервые было достаточно времени, чтобы поговорить. Но разумного, связного разговора так и не получилось. Слишком много людей входило и выходило, рассаживалось рядом с нами. И ни об одном из этих людей мы не знали, не враг ли он нам. Кроме того, надо было обдумать те вещи, на которых нам пришлось прерваться, — разного рода поручения и просьбы. Планы Франка были еще очень неясны. В Швейцарии он рассчитывал стать доктором права, учиться и жить на 200 марок в месяц. (Тогда еще можно было посылать за границу 200 марок ежемесячно.) В Швейцарии у Франка был какой-то богатый дядюшка. Наверное, он смог бы помочь хоть чем-то… «Но сначала — выехать. После всего, что случилось, скоро, боюсь, перестанут выпускать».