История одного предателя

Штаб-квартира Центрального Комитета в те дни помещалась при редакции «Сына Отечества», — ежедневной петербургской газеты, ставшей центральным органом партии. Сюда сходились все руководящие деятели партии, здесь обсуждались вопросы партийного поведения в Совете Рабочих Депутатов, на всевозможных съездах, здесь же писались статьи, игравшие роль руководящих директив для партийной агитации и пропаганды во всей стране. В процессе споров, которые шли в помещении редакции, намечались основные линии тех принципиальных разногласий, которые заполнили идейное развитие партии в течение ряда последующих лет: складывалось умеренное крыло, определенно переходившее на чисто эволюционистскую точку зрения и через несколько месяцев оформившееся в особую партию «народных социалистов»; с другой стороны, начинало выявляться и крайнее левое крыло, проповедовавшее немедленное превращение происходящей в России революции в революцию социалистическую, будущая группа «социалистов-революционеров-максималистов». Можно было быть разных мнений о том или ином из этих течений, — или даже обо всех них вместе взятых, — но нельзя было не видеть, что именно здесь формируется общественное мнение партии, именно здесь находится центр ее теоретической и политической мысли.

Все эти вопросы мало интересовали посетителей той маленькой комнатки, с отдельным входом прямо из передней, которая была отведена для «боевиков». Споры, которые так волновали посетителей главных комнат редакции, сюда почти не долетали. Если о них и говорили, то говорили только с пренебрежительной насмешкой. «Делом» они все считали только одно: бросание бомб. Все остальное «пустая болтовня». И теперь, когда специалисты по болтовне», запретили им делать настоящее «дело», в «боковушке» готовы были почти злорадствовать при виде приближающегося поражения революции. Роль первой скрипки во время всех подобных разговоров играл Савинков. Азеф говорил мало: он довольствовался ролью закулисного дирижера.

У него были и свои особые заботы. Как-то вечером в конце ноября или в самом начале декабря на него было сделано покушение: два хулигана-черносотенца напали на него в глухом переулке. Не с целью грабежа; это было ясно. Ударили ножом в спину и скрылись. К счастью, шуба была хорошей, — теплой и толстой. Нож только прорезал ее, — Азеф не был даже ранен. Но взволнован он был свыше всякой меры: «лицо в багровых пятнах, — рассказывает свидетель, — губы нервно вздрагивают». Было не совсем понятно, как могла такая «мелочь», — в России того времени подобные нападения со стороны черносотенцев были самым обыкновенным явлением, — взволновать «старого революционера», «непоколебимого террориста». Никто, конечно, и не подозревал о тех думах, на которые это покушение неизбежно должно было навести Азефа: из газет тогда было известно, что формированием «черной сотни» в Петербурге руководила политическая полиция во главе непосредственно с самим Рачковским.

Именно полицией инспирировались все нападения на революционеров и вообще прогрессистов. И Азеф не мог не думать: неужели и это нападение на него организовано по приказу Рачковского? Неужели оно является местью за его, Азефа, попытку прекратить работу для полиции? Или, — еще хуже, — неужели оно является местью Рачковского за ту сторону деятельности Азефа, которую последний так старательно прятал от Департамента и которая теперь вскрыта Татаровым? Неужели он, Азеф, только для того избежал опасности быть убитым революционерами, чтобы пасть жертвой покушения, организованного его бывшим полицейским начальством?

Перспектива была мало утешительная. А так как к тому же для Азефа стало ясно, что, по крайней мере, для ближайшего периода верх снова возьмет реакция, то вывод напрашивался сам собою: надо было, во что бы то ни стало «мириться» с Рачковским.