История одного супружества

У меня слегка кружилась голова: круговерть русских горок вторила моему собственному волнению.

– В трамвае. Я узнал, что на следующей неделе он уезжает. А не призвали его по ошибке. В армии почему-то решили, что его брата взяли в Корее в плен, и на призывной комиссии его отметили как непризывного.

– А, мальчики Салливан.

Их было пять братьев, и все они погибли на фронте. Страна была так потрясена этой трагедией, что правительство изменило правила призыва, чтобы ни одной матери больше не пришлось испытать такое горе. Мальчиков, чей отец или брат погиб на фронте, освобождали.

– А он, скорее всего, не возражал. Он славный малый и делает как велено, а ему велели оставаться дома и молиться о брате. Так сказала Эдит.

– У него нет братьев.

– Я знаю.

– Только девятилетняя сестра, я их видела в парке.

– Судя по всему, его с кем-то перепутали.

Некоторым невероятно везет. Если бы Холланд получил отсрочку из-за простейшей ошибки, все пошло бы совсем иначе. Опечатайся тогда машинистка в Вашингтоне, округ Колумбия, подари ему воображаемого брата – и никого из нас здесь бы не было, кроме Аннабель и ее жениха. Холланд остался бы с матерью, цел и невредим, у Базза были бы другой сосед по палате и другая любовь. Но тогда не было бы и Холланда, запертого в комнате, шепота, поцелуев. Я бы все равно его потеряла.

Базз предложил кое-что как бы невзначай. Я вынула из сумочки блокнот и молча, как секретарша, записала его слова точь-в-точь. Идея казалась безобидной и неосуществимой, как и все остальное, – такое можно проделать, например, во сне. Тем же вечером я спустилась в подвал и напечатала его слова на пишущей машинке с залипающим Р, сложила письмо и положила в конверт. Но к тому времени я словно вышла из транса, мои сомнения вернулись. Письмо пролежало долгие недели на полке в подвале.

– Что скажешь? – спросил меня Базз в тот день возле русских горок. – Не слишком жестоко?

– Нет. Война закончена.

– Уклонист и сообщница. Как-то это нехорошо.

– Что-то могло случиться и само по себе.

– Ты про то, что Холланд мог измениться, – сказал он, нахмурившись, и я прочла его мысли: я снова цепляюсь за прошлое, за выдумку. Холланд не менялся с той минуты, как его, облепленного водорослями, выловили из океана. Менялось только мое представление о нем, расплываясь и собираясь, словно кто-то неумело настраивал объектив. По лицу Базза я поняла, что перемен нельзя дождаться молча, тихо живя в домике у океана, что никто не собирается меняться – ни Холланд, ни тетки, ни Аннабель, – что ничто никогда не изменится, пока его не заставишь.

– Служба воинского учета славится ошибками, – сказал Базз, глядя в море. – Вот меня, отказчика, отправили в военный госпиталь.

– И положили в одну палату с Холландом.

Он кивнул.

– Он там не был душой компании, наверняка он тебе рассказывал. Нас обоих презирали.

И затем ни с того ни с сего Базз спросил, считаю ли я его трусом.

– Ну, я думаю, что Уильям даже не стал…

– Я про себя.

Он сказал это очень спокойно – он привык, что его называли трусом. Позже он упомянул, что как-то ехал в город автостопом, и его остановили копы, спросив, почему он не в форме – парни его возраста все служили, – а увидев его нашивку отказчика, исчезли во мраке, словно увидели призрак. А другие в него целились, пока он сам не убегал.

– Если честно, то я не знаю. Я тебя не понимаю, вот и все.

– Ты сказала, что не стыдишься того, что твой муж скрывался от армии. Хочу знать, что ты думаешь об мне.

– А почему ты не пошел служить?

– Не видел смысла. Я не хотел убивать и не мог. Я много читал и думал об этом. Мне казалось, что именно это делает нас людьми. Когда мы решаем не убивать.

– Ты просто взял и не пришел?

– Нет, нет, – сказал он и замолчал. Я ждала, что он смутится, откажется отвечать, но увидела в его взгляде металл. Он не просто так рассказывал мне свою историю, но тогда я этого не поняла. Дело в связи, о которой я говорила раньше, – мы с ним повязаны страданием.

– Вообще-то меня зачислили на службу в 1943-м, и я явился.

– И что случилось?

– Призывной пункт работал в местной школе. Нам всем сказали раздеться и стоять там всем вместе, переходя от одного врача к другому. Тех, кого признали годными, послали в маленькую комнату. Там надо было одеться и встать в шеренгу и ждать, когда придет офицер. Я про это слыхал, – сказал он, глядя мне в глаза. – Я слышал, что в какой-то момент в комнату входит офицер и просит произнести клятву и сделать шаг вперед, и ты становишься солдатом.

– Вот так это делается?

Он кивнул. Я подумала, что решать свою судьбу чисто символическим действием – это какой-то Древний Рим. Хотя, наверное, судьба регулярно решается именно таким образом.

– Я не сделал шаг вперед. Все другие – да, они произнесли клятву и вышли из строя. А я нет. В общем, на меня орали целый час, а потом отправили к психиатру. Обошлись очень сурово.

Но он не отступил. Юноши сделаны из странного материала. Ему присвоили категорию 4-Е[5] и выдали повязку на руку. Желтую, конечно же, рассмеялся он.

– И тебя сослали? В лагерь?

– О да.

– Тебя били?