История одного супружества

Я услышала, как он говорит, что хочет что-то мне сказать.

– А? – ответила я рассеянно, ища ключи.

Его голос слегка задрожал:

– Есть кое-что, о чем я тебя никогда не спрашивал.

– И что это?

– Я не умею говорить, – бухнул он, – но должен спросить тебя. Я…

Он не сводил с меня глаз. Его книга лежала рядом на диване, одна страница торчала прямо вверх и медленно падала, закрывая то место, где он остановился. Я повернулась к Холланду всем телом – поза внимания, – а лицо у него было квадратное и золотое, словно у идола, глаза сияли, полосатая рубашка расстегнута под кардиганом, и одна пуговица висела на ниточке. Он сидел и подбирал слова. Как же странно и печально быть мужчиной. Ужасно, когда жизнь лупит тебя, как и всех, но тебе не позволено рассказывать, каково это. Сидишь в своем доме, оплаченном твоим трудом, подле жены, которой известны секреты твоей юности, проехал полмира, убегая от домашних предрассудков, и нашел их же, теперь в виде шепотков, в окрестном районе, и прошлое стучит в твою дверь рукой Базза Драмера. Молчанию мужчин не позавидуешь.

– Холланд, в чем дело? – спросила я почти шепотом.

Но я до конца жизни буду гадать, в чем было дело, потому что комнату внезапно затопил нечеловеческий звук. Учебная воздушная тревога.

– Что делать? – спросил муж, озираясь.

Сирена ревела, как некормленый зверь.

– Задраить окна, выключить приборы и ждать в укрытии, – прокричала я, радуясь своей осведомленности. – Задраить окна – это значит…

– Я знаю, как задраить окно, – сказал гордый вояка, пошел в первую комнату и принялся задвигать шпингалеты и опускать жалюзи, быстро, как моряк, ну а я ушла в кухню и стала выключать все, что вспомнила, и прихватила радио. «Лайл, Лайл!» – позвала я, но он был где-то далеко и меня не слышал, а идти за ним не было времени. По всему городу встали машины, Маркет-стрит превратилась в длинную парковку, потому что люди во время учебной тревоги разбежались, и везде они вбегали в свои дома, доставали газеты и пытались вспомнить, что делать, если земля горит под ногами.

– В подвал, – сказала я громко. Он кивнул и пошел за мной. Я крикнула, чтобы он смотрел, куда ступает, – внизу была высокая ступенька, а я, в конце концов, привыкла следить за его здоровьем. Он ничего не ответил, просто положил два пальца мне на плечо. Мы спускались во тьму: Орфей наоборот.

Мы сидели на койке под голыми подвальными лампочками, внутри которых, словно усики насекомых, дрожали нити накаливания. Сирена пела, как циркулярная пила, надо всем: над игрушечной железной дорогой с городком, деревьями и зеркальным озером, по которому плыла пустая лодочка, наводившая меня на мысли о голодном водяном чудище. Над полками с нашими вещами: старым пистолетом, блестевшим от смазки (а рядом его возлюбленная – пуля), перьями, пачкой бумаги, марками и неким конвертом.

– О чем ты хотел меня спросить? – попыталась я перекричать сирену.

– Что?

– Ты хотел меня о чем-то спросить, до того как…

– А, нет, ничего, просто… Я хотел…

Внизу, в подвале, сирена жужжала у нас в ушах, как юла. Холланд снял свитер, а я расстегнула верхнюю пуговицу. Мы сидели в нескольких футах от отопительного котла.

И тут неожиданно шум стих. Какая же застывшая, звонкая тишина воцарилась.

– Надо дождаться отбоя тревоги, – сказала я наконец.

Момент был упущен, но он глядел на меня так, словно я была величайшей загадкой всех времен, а не женой, с которой он прожил много лет. Мне стало не по себе, я отвернулась. Я поняла, что не хочу слушать, о чем он там пытается меня спросить. Трусиха во мне хотела, чтобы он поступил достойно: пришел в себя, тихо и храбро.

Я сказала, немного повысив голос:

– Надеюсь, Лайл не напугался.

Он встревожился:

– Я забыл предупредить Сыночка об учениях.

– Тетушки ему все рассказали.

– Я начисто об этом забыл.

– Ничего. Они-то уж не забыли, они читают газеты.

– Это точно, – рассмеялся он.

– Все с ним хорошо.

Он улыбнулся и сказал:

– Я сюда давно не спускался. Тут так темно и тихо.

– Да.

– Напоминает мамин дом. То, как пахло в той запертой комнате. Не верится, что ты ко мне все время приходила. Не верится, что тебя не поймали.

– Твоя мама была очень умна.

Холланд наклонился ко мне, и старые лампочки задрожали.

– Почему мы тогда только целовались?

Странная тишина в подвале перенесла меня в его темную комнату в Кентукки. Юное лицо Холланда смотрело на меня то ли с благодарностью, то ли с похотью. Может быть, для него не было разницы.

– Я полгода не видел никаких девушек, кроме тебя, – сказал он, качая головой. – Знаешь, потом мне долго снилось только это. Шторы, двухэтажная кровать, стихи, которые ты мне читала. И мисс Перли.