История одного злодея

Пугин принял эту трагедию, как свою личную, поэтому вместе с Клавой они долго распускали узелки сложного клубка этого преступления. Полиция в то время решала мало, они всё чаще отмалчивались, дела сыпались на их головы как скинутый снег с ржавой крыши. И всё привело к логичному стечению обстоятельств. Братва не прощает. Француз окольными путями нанял людей, которые отомстили за него. Ах, сам он умер мучительной смертью, поскольку Пугин позволил Люци выпустить свой гнев, надеясь, что тот сможет хотя бы немного прийти в себя. Но это не принесло ему облегчения, как обед без аппетита.

Господин Али с семьёй уехал в Марокко, так и не сумев встретиться с зятем. Он не мог простить себе недосмотра за дочерью, что он позволил выкрасть её, что впустил в дом чужака. Даже Пугин не пытался переубедить его, потому что подозревал, что кто бы не простил Люци его грехи, сам он никогда себя не простит.

Баба потратил годы, чтобы примерить чувство вины Люци, заставить его вспомнить, что его жизнь продолжается, что он ещё может обрести счастье. И молодой человек бросил наркоту, алкоголь, бросил всё и уехал с Бабой в Индию. Однако ашрамы остановили кровотечение, но не убрали шрамы. Люци не хотел забывать о случившемся, не хотел забывать Далию и то, что из-за него не стала её и их долгожданного ребёнка. Нельзя исцелить того, кто хочет быть безнадёжно больным. Поэтому он научился врать Бабе, которого уважал настолько, что не мог признаться ему в тщетности спасения. Знал ли старик об этом? Даже если и так, он продолжал свою терапию, пытаясь найти новые дороги к заблудшей душе. После его смерти, лёгкой и неожиданной, Люци вернулся в криминальный мир, который не позволил ему уйти. Говорят, что зверь намного страшнее, когда ранен, ведь ему уже нечего терять. Так Люци потерял голову.

Теперь это всё стало ненужными воспоминаниями, к которым он не возвращался. Его сознание оставило только то, что он всё ещё любил, и что помогало ему просыпаться по утрам.

Улочки Москвы, пёстрые от всевозможных украшений, радовали глаз. Не так часто Люци приходилось по утру отправляться в город, да и ночь была совершенно бессонной. Однако то, что ему предстояло увидеть стоило того.

Они свернули в один скверный дворик, такой обшарпанный, что по началу он казался заброшенным. По сути, нога нормального человека не вступала туда приличное количество лет. Дурной дом, дурная слава.

Худосочные тела у подъезда жались друг к другу в наркотической ломке. Их было не больше трёх, если не присматриваться, чего Люци не собирался делать. Невозможно было угадать, где тут мужчины, где женщины, и можно ли вообще считать человеческим видом этих потерянных.

Машина остановилась возле небольшой постройки, одноэтажной. Люци в своём очаровательном кремовом костюме перешагнул обломки досок и направился к входу, кивнув своему парню у двери. Внутри было помещение, квадратов 60 на вид, заброшенное, как и всё вокруг этого здания. Внутри находились приближённые Люци, 10 отменных бойцов с увесистым оружием, на случай наркоманского любопытства или ментовской проверки.

Виктория Шилова на холодном железном столе, абсолютно голая и обессиленная после лечения и ночных инъекций, ногтями с осколками лака царапала поверхность, как будто это могло хоть что-то исправить.

– Доброе утро, принцесса!

Она повернула голову на голос. Люци расплывался в её глазах, но она точно знала, что это он. Запах его духов, едва уловимый, как подобает хорошему вкусу, достиг её ноздрей, и она перестала царапать стол.

– Веселишься?

То, как он над ней насмехался вовсе не причиняло вреда. Она так долго ненавидела свою жизнь, что ещё один неприятный инцидент мог лишь позабавить. Интересно, её убьют? Хорошо бы. Всё лучше, чем остаться в лечебнице, где любое твоё слово – подтверждение сумасшествия. Ах нет, депрессия. «У вас затяжная депрессия, на фоне которой развился алкоголизм. Разум пытается найти обезболивающее от ваших страданий. И когда вы не можете справиться самостоятельно, он находит отход от реальности. Кто-то слушает музыку, кто-то читает, играет в компьютерные игры, пьёт. Совершенно разные средства направлены лишь на одно – спасение». Так сказал её психиатр, мальчишка с уродливым носом и хорошим маникюром. Что он вообще может знать о страдании?

– Послушай, я тут приготовил для тебя целый спектр удовольствий. Насилие, насилие, насилие… Тебе явно понравится. А потом мы оставим тебя здесь, накаченную наркотиками, естественно. Врачи заберут тебя к вечеру. Ты же сбежала. Как только не стыдно!

– Ах… – её сухие губы жаждали влаги, но просить воду у этих людей было бесполезно, и Виктория знала это. Её мысли были почти ясными, но язык поворачивался нехотя.

– Если тебе интересно, твоя дочь не так глупа, как мать. Бегает от разъярённого Асмодея, потому что умудрилась застрелить его любимчика. Подумай только, она всё ещё жива! Мне уже самому нетерпится увидеть, чем закончатся их кошки-мышки. Я в это не лезу. Подумал, что, если глава карательного отряда считает личным долгом попытать девицу, куда уж мне со своей кровной враждой. Правда?