Давно закончился рабочий день, все разошлись, я остался доделывать обобщение по жалобам – подбирал хвосты, и Федонин зашёл меня проведать перед отъездом.
– А я и не шучу, – успокаивал он. – Вот свой магнитофончик, как обещал, принёс. Возьми с собой. Понадобится, Быкова когда допрашивать станешь, тебе одной кассеты хватит, она на сорок пять минут, а на другую половину, – он хитро прищурился и подмигнул, – если повезёт, голос мальца запечатлеешь. Первый крик – это великое мгновение!
– Издеваетесь?
– Жизнь, она не спрашивает позволения. Я на фронте роды принимал у медсестрички. Незабываемое зрелище! До сих пор дрожу.
Наш следователь по особо важным делам не имел детей, не знаю уж по каким причинам; вообще старый лис и орущий новорождённый – драматическое зрелище, легче вообразить его на лошади верхом в любимых стоптанных! Помните Леонова, актёра? Он в каком-то фильме у Быстрицкой младенца принимает. Почти такая же физиономия получится.
Вот тут и ввалился Черноборов. Молчит и пальцем в меня тычет. Это он слова забыл от волнения и подбирает второпях:
– Канарейка у подъезда!
– Э-э-э, нет. Мне уезжать завтра, – помахал я ему ручкой. – Дежурного следователя возьми. У меня поезд уже колёсиками постукивает.
– Труп? – уставился на криминалиста и Федонин.
– Колосухин велел тебя.
– Да что же такое в самом деле! Уеду я или нет!
– Хансултанов повесился! Сын…
Мы с Федониным так и сели.
Незнакомый опер прятался от дождя в машине. На все вопросы толком ответить не мог: послан за нами дежурным, оперативная группа выехала с самим Лудониным на место. Что же случилось? Грызли мрачные домыслы, ещё свежи были впечатления от нашей встречи с Маратом. В сумерках, с включённой мигалкой, водитель гнал машину с сумасшедшей скоростью.
– Сдай мал-мал, – похлопал его по плечу Черноборов. – Не к живому торопимся, а то не присоединиться бы с ним на стол к медикам.
Шофёр хмыкнул, умерил пыл, полез за сигаретами.
– И мигалку отключи, – посоветовал я, – они без нас всё равно не начнут.
Но мы уже подъезжали. Возле приметного здания с солидной оградой теснились легковые машины, пара «неотложек» намеревалась уезжать, синели милицейские плащи и фуражки.
– Горком? – заозирался Павел.
– Так точно! Прибыли, – гаркнул опер.
Ярко иллюминировал подъезд, светились окна всех этажей, за исключением трёх на втором, те зловеще чернели. У дверей суета. Черноборов завозился со своим знаменитым чемоданом, пузырившимся от хитроумных технических средств, я выскочил из салона первым, подал руку бросившемуся мне в глаза бравому майору Серкову из госбезопасности. Ему-то чего здесь понадобилось?
– Предугадывать не хочу, – после рукопожатия поморщился майор, – но самоубийство чистой воды. Странность в одном. Обнаружили тело лишь к вечеру, а эксперт выдаёт, что труп с ночи висит! Впрочем, там Михаил Александрович никого не подпускает, вас дожидается.
– Здесь Лудонин? – бодрясь, присоединился к нам Черноборов. – А Глотов?
Серков кивнул без эмоций.
– Весь цвет криминалистики и судебной медицины! – Павла разбирало, видно, тоже на нервной почве.
Я ткнул его локтем в бок: помигивая сигнализацией, подруливала «Волга» Максинова.
– Это что же творится? – Черноборов вытаращил глаза.
– Пойдём скорей, – потащил я его за собой наверх. – Сейчас тут такой парад начнётся! Не для нас.
Навстречу уже вышагивал гибкий Лудонин.
– Журавкин вас поджидает. – Мы лишь раскланялись, подполковник спешил к генералу.
– А если бы сюда и нашего Петровича? – пыхтел с чемоданом Павел.
– Ни разу такого не было.
– И я не припомню. Ему Михал Палыч, шофёр наш, червяка на крючок насаживает, а ты хотел, чтобы он…
– Он насмотрелся больше нашего за тридцать с лишним лет. Для него сейчас и червяка насадить на крючок – тяжкие переживания.
Так, мрачно подкалывая друг друга, мы поднялись на второй этаж, словно от пожарной команды сторонились люди. Знакомая мне дверь, теперь вместо услужливой секретарши рядом маячил майор Журавкин, однако и её испуганное лицо мелькнуло среди толпившихся.
– Лишних убрать, – буркнул я майору.
– Не расходятся.
– Оставьте, кто нужен.
– Кто нужен, в кабинетах сидят, с ними мои орлы работают, – бравый Серков, оказывается, из-за моей спины так и не исчезал. – Начальство ждёт информации, что добудем, я поделюсь.
– Ну вот, Павел Фёдорович, – подмигнул я Черноборову, – а ты спешил. Нам здесь и делать нечего. Разведка и та на ушах.
– А я? – из-за плечистого Журавкина проклюнулся худенький Глотов, эксперт был в полном профессиональном обличье: халат, словно только что от операционного стола, правда, белоснежный ещё, шапочка и резиновые перчатки в руках. – Мы тело только сняли, Данила Павлович. Ждём вас, чтобы начать.
– Что скажешь?
– Обычная картина, – пожал он плечами. – Без эксцесса.
«Как сказать? – подумалось мне. – Как раз налицо явный эксцесс исполнителя»[5]
.