История одной семьи

Он слегка двинул челюстью и долго смотрел на меня, затем сжал мне пальцы.

— Идем, — позвал он, улыбаясь. — Хочу тебе кое-что показать.

Взявшись за руки, мы побежали к пристани для яхт. У берега плавали нити гниющих водорослей и куски пластика вперемешку с другими отходами.

— Закрой глаза.

Я послушалась, крепко сжимая его руку, чтобы не оступиться.

— Помнишь, в детстве я говорил тебе, что хотел бы поплыть на другую сторону моря?

— Помню, конечно. И ты спросил, брал ли когда-нибудь мой отец меня с собой в море. Знаешь, брал, и совсем недавно.

— Далеко ходили?

Я покачала головой.

— Открой глаза, — прошептал Микеле.

Перед глазами у меня появилась лодка, рыбацкая лодка, выкрашенная в чистый белый цвет, на фоне которого резко выделялось полированное дерево.

— Какая красота! — воскликнула я.

— Посмотри внимательно, как она называется, — предложил Микеле, указывая пальцем на буквы.

— «Малакарне»! — выдохнула я. — Что за чудеса?

— Лодка моя, Мария. Я отремонтировал ее своими руками и назвал так, потому что она напоминает мне о нашем детстве. Что скажешь? Может, пойдем на ней вместе, посмотрим, каково там, за морем?

Я обняла его со слезами на глазах. Он приподнял мне подбородок пальцами и поцеловал меня. Поцелуй длился очень долго, перетекая в следующий, словно карусель, которая касается земли, а затем опять начинает крутиться. Я слышала вокруг только тишину. Когда наши губы разъединились, я прочитала в глазах Микеле силу чувств, которые он испытывал ко мне. Звуки начинали проявляться, постепенно становясь объемнее, словно к нам возвращался мир: хор чаек, автомобильный гудок, соло воробьев, прячущихся в кронах оливковых деревьев, порывы ветра, от которых поверхность моря шла рябью.

— Если ты решишь обойти весь мир на «Малакарне», я последую за тобой, — призналась я с сияющими глазами.

— Считай себя помощником капитана! — ответил он. Затем подхватил меня на руки: — Но ты слишком тяжелая, мне придется укрепить лодку.

Мы упали на песок и разразились беззаботным смехом, не желая отпускать друг друга.

— Ты сумасшедший, сумасшедший, — повторяла я, смеясь, а он молча смотрел на меня.

Его взгляд вдруг стал очень серьезным.

— Не смотри на меня так, — прошептала я.

Мы целовались с открытыми глазами, легко касаясь губ друг друга, а потом Микеле отстранился и сказал:

— Я люблю тебя. Что бы ни случилось, никогда не забывай об этом.

Мы вернулись в город на черном мотоцикле. Я слезла с седла в нескольких кварталах от дома Микеле, опасаясь, что нас увидят, а потом украдкой проскользнула в его дом, надеясь когда-нибудь войти туда открыто. Некоторое время мы лежали на кровати, играя и ласкаясь, как две кошки. Он смотрел на меня, пока я рассеянно перебирала пальцами волоски у него на груди и одновременно едва заметно двигала бедрами, перебирала ногами по свежим душистым простыням, с тревогой ожидая, когда он начнет касаться меня. Я смотрела на Микеле, пока не поняла: если сейчас не поцелую его, то умру. Поцелуй, поначалу застенчивый, легкое касание губами; потом еще один и еще. И чем крепче теплые губы Микеле прижимались к моим, тем явственнее я замечала, что каждый новый контакт между нами становится все более откровенным.

Я покраснела, когда он проник внутрь меня пальцами и стал двигать ими вперед и назад, пока между ног у меня не стало мокро и горячо. Стыд и желание смешались в сладком танце. Микеле тяжело дышал, подталкивал, но еще не был внутри меня. Он замер, как будто хотел насладиться мной. В переплетении ног и рук я почувствовала, как его щетинистый лобок давит на меня. Меня ошеломила необходимость дотронуться до него, пройти весь путь до пупка, почувствовать, каков он на ощупь. Когда он вошел в меня, то двигался медленно, каждый толчок был нетороплив и расчетлив, пока боль не смешалась с удовольствием, а стоны не стали сладкими, словно колыбельная. В тот день мы занимались любовью очень долго.

Никто из нас двоих не знал, что этот раз — последний.

2

Несколько дней спустя я гуляла с мамой по виа Спарано, где было много магазинов, уже украшенных к празднику. Десятки колючек жалили мое нутро. Стоило вспомнить о «Малакарне», пришвартованной в порту, как меня поглотил поток волнения, смешанного со счастьем. Веки у мамы были накрашены зелеными тенями, губы — помадой морковного цвета, а еще она недавно покрасила волосы и выглядела на десять лет моложе.

— Я хочу, чтобы ты жила в одном из этих домов, Мари, — вздохнула она, показывая мне элегантные здания со строгой архитектурой и красивыми пузатыми балконами. — Как дети адвокатов, врачей, профессоров. Даже брат Магдалины не может позволить себе квартиру в таком доме, но моя доченька должна жить тут.