9.12. 1943. Дорогая Вера. Получил два твоих заказных и очень сердитых письма. Причиной этой сердитости, я считаю, является недоразумение, скорее – неполучение половины, а может, и больше, моих писем. Ваши письма, по-видимому, лучше доходят, чем мои. В тот же день, как только получил первое извещение, что вы живы, т. е. письмо Гриши, Инги и твое, я пошел к Савицкому, дал ему почитать письма, просил разрешение поехать к вам (1 октября). Однако, хотя он мне посочувствовал и пожелал скорее собраться к вам, он не отпустил, потому что очень много было работы, и обещал, что отпустит после окончания ее, т. е. в начале января. Тогда я и написал вам, что выеду в середине января и буду у вас в начале февраля…. В субботу 4 декабря поздно вечером кончил экзамены, пошел провожать Савицкого и напомнил ему, что мне пора ехать. Он сказал – подать рапорт ему. В понедельник я подал, во вторник, 7-го, рапорт был у Фирсова (он остался за начальника, потому что тот уехал в Москву). Так, видишь ли, теперь Фирсов не отпускает и говорит, что нужно запросить Москву. Какую он Москву будет запрашивать, я не знаю. И не было такого случая, чтобы запрашивали Москву насчет командировки какого-нибудь преподавателя. Что они хотят делать со мной, я не знаю. Но факт один – я не могу ни посылать вам чего-нибудь, ни регулярно письма получать. Подожду, когда этот мифический ответ прибудет, и тогда попрошу разрешить мне выслать вам документы и деньги, чтобы сами приехали. (Некоторые мне говорят, что вся эта моя задержка Фирсовым – это проделки Савицкого.) Вот как обстоит дело. А я так хотел справлять Новый год с вами вместе. И я начинаю бояться, что твои предвидения смогут сбыться и меня могут угнать куда-нибудь. И я детей не увижу. Мне, конечно, все это тяжело и переношу это с болью. Сердце уже снова начало усиленно болеть, бессонница, глаз прыгает и т. д…