История одной семьи

Получил твоё «взбудораженное письмо» от 15.3. Не осуждаю: события, действительно, потрясающие. Однако в части, касающейся меня, твоя информация значительно опережает действительность — книжка по математике найдёт меня на месте, вероятно, ещё долго. Ты, видимо, не учитываешь словечка «спец.»

Впрочем, я не очень жалею об этой книжке, если это учебник обычного типа: эта наука мне что-то туго даётся, и у меня сейчас больше, чем когда-либо, всё внимание сосредоточено на истории и, преимущественно, на самой новейшей.

Обидно, что моя переписка с Маюшкой оборвалась. Я не пишу ей, чтобы не испытывать терпения её наставников, писать о пустяках мне не хочется, а писать о «тайнах мадридского двора», которые меня сейчас больше всего занимают — неудобно.

Бедняга Годунов, он, мне кажется, совсем завертелся, его namesake[218] был несравненно умнее, образованнее и, конечно, много воспитаннее — знал, как держать себя в обществе посторонних, а этот — как медведь в посудной лавке.

Смятение и растерянность среди моих наставников — неописуемые. Один даже пришёл сюда, разыскал своих бывших воспитанников и просил разъяснить, как бы они на его месте поступали, и т. д.

По-прежнему, меня занимает история, в частности, отношения между Бандерлогией и Титонией[219]. В них, по-моему, ключ к пониманию, если не всей современности, то — к началу её развития.

Караганда — город весёлый, хотя, вероятно, не единственный в своём роде. Население его, в особенности, старшее поколение, — с сильно подмоченным прошлым. Много чеченцев, поволжских немцев и прочих странствующих национальностей. Всё тайное тут быстро становится явным, и в мою тихую обитель проникают такие новости, что я только руками развожу.

Больше, чем когда-либо я завидую Эзопу и его таланту писать. Но увы, придётся, видимо, отложить подробности до нашей скорой, я уверен, встречи. Скажу только, что спуск на тормозах — развенчание Черкеса — проходит здесь с душераздирающим скрипом.

По поводу сообщения Маюшки о пересмотре твоего дела — я не вижу в этом ничего невероятного: твоя мама, помнится, писала, а я, так же, как и ты, никому ничего не писал. И это, мне кажется, не столь важно теперь.

Мне очень хочется попасть в Москву в надлежащий момент, и я думаю, что мы оба будем там своевременно. Во-первых, мы крепко все выпьем, а потом подумаем, что дальше делать. Думается, что работа найдётся.

Будь здорова, дорогая. Целую тебя крепко и жму руку друзьям. Алёша.

3.4.56

Здравствуй, родная моя!

Кажется, весна приближается и к нам. На днях приходил какой-то приезжий начальник и обещал числа 6–7 объявить, кто остаётся, а кто получит паспорт и может ехать домой. В частной беседе он сказал, что процентов 90 получат паспорта. Таким образом, у меня — солидный шанс через месяц-полтора увидеть Иринку, тебя и, может быть, Маюшку.

Ты права, Иринка, действительно, сбагрила скучную обязанность переписки с родителями на своих друзей. Сообщение о положении дел с Маюшкой я получил от Розы, подруги Зины. Она же сообщила подробности свидания Иринки и бабушки с Маюшкой. Как и следовало ожидать, и Маюшка, и Иринка растерялись, осыпали друг друга вопросами и не заметили, как прошли отпущенные им сорок минут.

Развенчание Черкеса проводится у нас в строго плановом порядке, и до нашего дома ещё очередь не дошла. Полного сеанса у нас, конечно, не будет — чтение обвинительного акта продолжается 3–3,5 часа. Но что-нибудь и нам расскажут. И хотя все эти тайны мадридского двора мне давно известны, но я жду их с острым нетерпением. Жаль, что их печатать неудобно. Чирий — на таком месте, что, как говорят украинцы, «ни самому подывытыся, ни людям показать». А у вас как? В общем, хочется спеть по-украински: термидор ты мой, термидорчик!

Перед тем, как сесть писать это письмо, я просмотрел твои прошлые письма. В последних двух чертовски мало материала для ответного письма. Но в письме от 6.3 ты упоминаешь, что позволила себе помечтать о happy end. Он уже наступил, по-моему, и мы, право, не так дорого заплатили за него. Быть в лагере Веры и Н. — много скучнее.

Будь здорова, родная. Советую умываться до пояса холодной водой, делать гимнастику и — главное — мобилизовать чувство юмора.

Поздравляю с «облегчённым режимом» — это всё же кое-что. Целую тебя крепко и жму руку всем хорошим людям. Твой А.

10.4.56

Дорогая моя!

Успокойся, письмо твоё от 28.3. я получил через дней 10–11 после отправки — это нормально, и кратковременные заторы неизбежны. Настроение твоё мне понятно, но оправдать его я не могу. Впереди ещё много, много такого, что потребует крепких нервов, и, возможно, очень скоро. Возьми себя в руки, родная.

Полностью разделяю твои восторги по поводу статьи о культе личности. Однако после неё были ещё статьи, и каждая последующая — крепче предыдущей.