История одной семьи

Подтверждаю получение твоего письма от 9.4. и спешу поделиться своими новостями. Только что сдал все бумажки на получение паспорта. Дней через 8-10 он, может быть, будет готов, и я немедленно отправлюсь за билетом в Москву. В начале следующего месяца, если не будет задержек, выеду. Нас предупредили, что за нами сохраняются все ограничения, предусмотренные для нашего брата, но об этом я стараюсь не думать — там видно будет. Итак, мы скоро увидимся и наговоримся досыта.

Вполне разделяю твое отвращение к «заклятым брехуньцам», сиречь, оголтелым оптимистам. Это тип, к сожалению, распространённый, но сдвиги, несомненно, имеются, хотя разница между одним носителем благодати и целым клиром сама по себе — небольшая.

Я тоже начал внимательно следить за газетами. Под руководством одного моего приятеля, понимающего толк в этом деле, я перестал проходить мимо перечисления участников всякого рода совещаний, сравнительного их расположения на фотографиях и присутствия на завтраках и обедах. Особенно интересны похождения братишки Моше Пьяде[220] — бойкий старичок!

Елена Яковлевна выехала в Москву и оттуда в Краснодар. В прошлом письме я допустил неточность — квартиры ей не вернули. Я с ней провозился три дня, помогал укладывать вещи, возить их на вокзал и проч. и даже запустил свою корреспонденцию. У себя в кабинете она женщина властная, спокойная, но вне своей специальности курица — суетливая и склонная к панике. Слава Богу, она уехала.

От Маюшки тоже получил письмецо. Она — славная, и мы с тобой, конечно, счастливейшие из родителей. На полное её обеление я не рассчитываю, и, в лучшем случае, ей придётся поселиться где-нибудь в глуши. Там-то мы и поселимся, я думаю, вместе. Но лучше не гадать о будущем — там видно будет.

Письмо её подруге Нюсе я написал и вчера получил его обратно с пометкой: адресат выбыл. Что сие означает — не знаю.

Иринка продолжает пребывать у Н. и Веры[221] По-видимому, там — никаких осложнений. Во всяком случае, ей остаётся уже недолго — как-нибудь доживёт до получения диплома. Она у нас молодец.

Очень сочувствую твоему одиночеству, но конечно, это лучше, чем если бы хорошие люди стали прибывать. Поскучай ещё немного, теперь уже, может быть, недолго. Маюшка намекает, что твоё дело усиленно пересматривается. Я считаю это весьма вероятным.

У нас тут гостит один любопытный человек[222]. Он тоже бывший чего-то, грамотный инженер и вообще — неглуп. Но весь вечер вчера он с большим увлечением и знанием дела рассказывал мне о Талмуде, и на мой прямой вопрос, верующий ли он еврей, ответил утвердительно. Мой приятель, у которого я его встретил[223] — человек с астрономическим стажем революционной деятельности, слушал его с увлечением и поддакивал. Это тоже знамение времени. Или безвременья?

Хочу увидеть Москву, потереться между людьми и понять, что происходит.

Будь здорова, родная, береги себя — ты нужна и мне, и детям, и другим.

Целую крепко, и до скорого свидания. Твой Алёша.

Мои лагерные стихи

Сон в тюрьме

Приснилось мне, что мы с тобою

Толпой врагов окружены,
Что мы измучены борьбою,
Что мы на смерть обречены.

Ты ранен, истекаешь кровью,

Надежды нет тебя спасти,
А я с бессильною любовью
Тебе шепчу: прости, прости.

Я чувствую, как под рукою

Всё тише, тише сердца стук.
С какой мучительной тоскою
Я на тебя гляжу, мой друг.

Я холодеющие руки

Хочу дыханием согреть,
Хочу, чтоб не было разлуки,
Хочу с тобою умереть.

Но смерти лишних жертв не надо,

И нет ей дела до любви.
Отняв последнюю отраду,
Смерть приказала мне: Живи!

Я пробудилась, но рыданья

Я долго не могла унять,
И миг последнего свиданья
С невольным страхом стала ждать.

Тот миг настал, и до могилы,

Пока на свете я живу,
Мне не забыть того, что было,
И не во сне, а наяву.

Но я переживу все муки,

Я буду долго-долго жить,
Чтоб взять потом оружье в руки,
Чтобы убийцам отомстить.