История отношений между русскими князьями Рюрикова дома

Странно было бы представлять себе Сильвестра каким-то загадочным сверхъестественным существом, явившимся в первый раз пред царя во время большого московского пожара и так напугавшим воображение Ивана, что тот совершенно подчинился его влиянию. Не надобно также упускать из виду расстояний времени, протекшего от одного события до другого; так, напр., если мы поместим тотчас за пожаром и появлением Сильвестра созвание выборных и речь царя на Лобном месте (тогда как пожар был в 1547 году, а созвание выборных имело место в 1549), то этим сокращением времени скроем естественное, постепенное развитие умственных и нравственных сил царя: чего он не мог сознать вполне и совершить в 17 лет, то он сознает и совершает в 19: это ясно! Но при этом ясно также, что поступки Ивана были следствием его естественного, самостоятельного развития, а не совершались под исключительно чуждым влиянием.

Сильвестр и Адашев были давно в глазах царя, но не имели большого влияния на дела, потому что сам царь еще не имел его; с возрастанием же Ивана возрастало влияние этих двух людей, которых он взыскал на помощь душе своей, по его собственному выражению. Нравственное влияние обоих — и Сильвестра, и Адашева — на царя, нравственная помощь от них душе его бесспорна; сильная религиозность Ивана давала особенно Сильвестру большую власть над ним по самому сану его: в делах, касающихся религии и нравственности, Иван слушался Сильвестра, как добрый христианин слушается духовного отца^{1026}, достойного служителя алтаря^{1027}.

Привыкнув советоваться и слушаться Сильвестра в делах религиозных и нравственных, питая к нему доверенность неограниченную, царь не мог не советоваться с ним и в делах политических: но здесь-то и начало борьбы между царем и Сильвестром» Сильвестр относительно ясности политического взгляда был несравненно ниже Ивана; но, привыкши требовать исполнения своих религиозных и нравственных советов от него как от частного человека, Сильвестр требовал исполнения и своих политических советов; тогда как царь не мог своих светлых государственных мыслей принести в жертву уважению своему к Сильвестру: отсюда тягость, которую начал чувствовать государь от несправедливых притязаний Сильвестра; напр., Иван первый зачал в себе великую мысль, что Россия может утвердить свое могущество и не бояться Востока только тогда, когда усвоит себе плоды европейской цивилизации, для чего необходимо непосредственное сношение с Европою, которому неодолимую преграду поставлял Ливонский орден, не пускавший в Россию ученых и художников из справедливого опасения ее могущества; отсюда твердое намерение царя покорять Ливонию. Против этого намерения восстала вся дума и особенно Сильвестр: они советовали царю завоевать Крым, что необходимо должно было повлечь к борьбе с Турциею, которой трепетала еще вся Европа и против которой у тогдашнего Московского государства, разумеется, не было никаких средств к сопротивлению; Иван понимал всю безрассудность этого совета и отверг его, преследуя войну ливонскую^{1028}.

Как же поступил Сильвестр в этом случае? Он не постыдился говорить царю, что болезнь его, его жены и детей есть Божие наказание за то, что он не слушается его советов^{1029}. Так употреблял во зло Сильвестр доверенность Ивана! Мало того: он употребил во зло глубокое религиозное чувство царя, позволив себе обмануть его какими-то ложными видениями^{1030}. Кто изучал сколько-нибудь душу человеческую, тот знает, что все возможные оскорбления прощаются гораздо легче, чем обман, потому что при последнем оскорбитель рассчитывает на слабоумие оскорбляемого, а такой расчет простить трудно! Вот почему и частные люди, и цари, и целые народы так жестоко, кроваво мстят за обман. Наконец, неблагоразумие Сильвестра и его стороны нанесло самый тяжкий удар сердцу царя.