История отношений между русскими князьями Рюрикова дома

В 1553 году Иван опасно занемог: ему предложили сделать духовную и взять клятву в верности сыну своему, младенцу Димитрию, с кн. Владимира Андреевича Старицкого и бояр^{1031}. Но тут-то обнаружились, с одной стороны, притязания родичей, князей удельных, с другой — притязания бояр; двоюродный брат царский Владимир Андреевич не замедлил выставить свои права на престол по смерти Ивана мимо племянника Димитрия, вопреки новому обычаю престолонаследия, за который так стояли все московские князья. Что удельный князь выставил устарелое право, тут нет еще ничего удивительного — есть предания, есть понятия, от которых нельзя освободиться, которые родятся с нами и умирают с нами вместе: так удельные предания вымерли только с последним удельным князем; но удивительно то, что Сильвестр стал на стороне старых притязаний, на стороне удельного князя, руководствуясь мелким духом партий. Сильвестр, пользуясь неограниченною доверенностию царя в выборе людей, необходимо, если б даже и не хотел того, должен был составить при дворе и во всех частях управления многочисленную и сильную партию людей, которые, будучи обязаны ему своим возвышением, своими должностями, разделяли с ним одни стремления; так, из дошедших до нас актов известно, что царь, избирая какого-нибудь сановника, посылал Сильвестра поговорить с ним, изведать его ум и нравы^{1032}.

Ясно, что доверенность царя к Сильвестру разделяли все сторонники последнего. Влияние этой партии могло встретить препятствие только в одном близком к царю семействе Романовых: отсюда ненависть Сильвестровых сторонников к царице Анастасии и ее родственникам, ненависть, которая, разумеется, не могла не вызвать и со стороны Романовых подобного же чувства. Сторонники Сильвестра сравнивали Анастасию с Евдокией, женою византийского императора Аркадия, гонительницей Златоуста, разумея под Златоустым Сильвестра^{1033}; Курбский называет Романовых клеветниками и нечестивыми губителями всего Русского царства^{1034}. И вот в случае смерти царя и во время малолетства сына его правительницею будет Анастасия, которая, разумеется, даст большое влияние своим братьям, и сторонники Сильвестра объявляют решительно, что они не хотят повиноваться Романовым и потому признают наследником престола Владимира Андреевича.

Князь Владимир Воротынский и дьяк Ив. Мих. Висковатый явились к старицкому князю и потребовали от него присяги Димитрию; Владимир Андреевич «почал кручиниться прытко», говорит летопись; удельный князь вспомнил старину, вспомнил свое прежнее значение и с гневом отвечал на настойчивые требования Воротынского: «Ты бы де со мною не бранился, ни мака (пак?) бы де ты мне и не указывал; а против меня и не говорил». Воротынский дал ему заметить, что теперь уже не та пора, что они оба равны по государственным отношениям своим к царю, оба его слуги: «Я дал душу государю своему царю и сыну его: что мне служити им во всем в правду и с тобою мне, и служу им государем своим, а тебе служити не хочу и за них государей своих с тобой говорю; а будет где доведется по их государей своих велению, и дратьса с тобою готов».

Между боярами началась страшная брань, крик и шум. Больной царь все это слышал: он призвал их к себе и напомнил клятву служить ему и детям его, причем выразил идею государства, олицетворенного в особе государя, идею, которой никто, кроме его, не понимал: «кто не хочет служить государю младенцу, тот не захочет служить и взрослому». Надобно было пройти многим векам постоянного государственного развития, чтобы потомок варяга, вождя сбродной дружины, мог произнести слова, что подданный должен служить не человеку, который может быть взрослый и младенец, но государству, олицетворенному в государе. «И коли мы вам ненадобны, и то на ваших душах», — заключил царь свое увещание. Против царских речей, речей с государственным смыслом, возвысил голос потомок суздальских, кн. Ив. Мих. Шуйский; Шуйскому еще было извинительно говорить, Шуйский говорил по священным преданиям предков; но после него послышался голос человека, которого сына царь самодержавною властию из ничтожества возвысил над князьями и боярами, голос Федора Адашева, отца государева любимца. «Тебе государю и сыну твоему крест целуем, — говорил старик Адашев, — а Захарьиным нам Даниилу с братией не служити; сын твой, государь наш, еще в пеленицах, а владети нами Захарьиным Даниилу с братиею; а мы уж от бояр до твоего возрасту беды ведали многие». — «И бысть мятеж велик, — прибавляет летопись, — и шум, и речи многие во всех боярех, а не хотят пеленичному служити».

К вечеру царь успел привести к присяге нескольких бояр, но остальные пели свою старую песню: «Веть де нами владеть Захарьиным, а чем нами владеть Захарьиным, а нам служити государю младу, и мы учнем служити старому князи Владимиру»: как в этих словах еще отзываются старые дружинные понятия о службе взрослому вождю преимущественно пред младенцем!