История пчел

— Но как… Чем ты будешь расплачиваться? Билеты, гостиница?

Я замерла. Что он спросит об этом, я не сомневалась.

— Я совсем немного возьму, — тихо сказала я.

Куань метнулся к серванту, открыл его и быстро оглядел полки. Его лицо будто окаменело. Он повернулся ко мне, и теперь его взгляд был удивительно холодным. Куань вырвал из моих рук сумку, открыл ее и уставился на лежавшую сверху коробочку.

— Нет! — почти закричал он, как никогда не кричал на меня прежде.

Куань разжал руку, сумка шлепнулась на пол, а сам он шагнул ко мне.

— Тао, ты его не найдешь, — сказал он. — Потратишь все, что у нас есть, но его не найдешь.

— Я все не потрачу. Я же сказала, что возьму лишь чуть-чуть.

Хотя в сумке уже лежало достаточно свитеров, я вытащила из шкафа еще один и принялась складывать его, стараясь двигаться медленно и спокойно. Синтетическая ткань потрескивала.

— Я должна попытаться. — Я смотрела вниз, на пол, стараясь не глядеть на сумку. Иначе я просто схватила бы ее и убежала. Пол прорезáла царапина. Совсем недавно, зимой, Вей-Вень уронил здесь игрушку, желтую деревянную лошадку. Я тогда рассердилась: игрушек у нас было мало. А он плакал, потому что одна нога у лошадки отвалилась.

— Но если ты потратишь деньги… Мы три года копили… Совсем скоро мы станем старыми… Без денег у нас не будет…

Осекшись, он молча смотрел на меня. Между нами стояла открытая сумка, поверх вещей лежала коробочка с деньгами.

— Это бесполезно, — проговорил он наконец, — бессмысленно.

— А сидеть тут — в этом какой смысл?

Куань не ответил. Возможно, ему просто не хотелось со мной пререкаться. Он молчал, не в силах высказать все, что накопилось у него на душе: мало того, что Вей-Вень исчез, что мы его потеряли, так еще и виноватой в том была я. И сейчас я лишала мужа последнего шанса еще раз стать отцом.

Я отвела глаза, смотреть на него было невыносимо, и думать об этом мне не хотелось. Моя вина. Моя вина. Нет. Я же знала, что это не так. Он был виноват не меньше моего. В тот день мы могли бы остаться дома. С прописями и книгами. Но Куаню захотелось прогуляться. Он виноват не меньше моего. Мы оба виноваты.

— Поедем со мной. (Он не ответил.) Давай поедем вместе.

Я заставила себя взглянуть на него. Рассердился? Он посмотрел мне прямо в глаза. Нет. Лишь расстроился.

А потом он слабо качнул головой:

— Мне лучше остаться здесь. На всякий случай. К тому же… на двоих выйдет дороже.

— Я не потрачу все, — тихо сказала я. — Обещаю, что не потрачу.

Я быстро схватила сумку, сунула в нее свитер, закрыла коробочку. И опять застегнула молнию. Остановить меня Куань не пытался.

Я отнесла сумку в прихожую и сняла с вешалки куртку. Куань пошел за мной.

— Ты уезжаешь прямо сейчас?

— Поезд ходит всего раз в день.

Мы стояли в прихожей, Куань не сводил с меня глаз. Неужели он ждет, что я скажу это сейчас? И тогда все станет проще? Если я прокричу об этом? Выплесну свою вину наружу?

У меня не получилось. Попросить прощения означало признать, что если бы мы поступили, как того хотел он, то сейчас бы здесь не стояли. В тот день мы пошли бы куда-нибудь еще, а значит, Вей-Вень был бы…

Я надела куртку. Обулась. Подхватила сумку и направилась к двери.

— Ладно, пока.

Куань шагнул за мной. Хочет вырвать у меня сумку? Нет. Он хотел обнять меня. Я отвернулась и схватилась за дверную ручку. Мне сделалось дурно при мысли о том, что его тело прижмется к моему, его щека дотронется до моей, его губы коснутся моей шеи, что он, возможно, против моей воли пробудит во мне прежние чувства. Хотя, возможно, все это лишь усилит тошноту. И даже хуже — может, я вызову у него те же чувства? Нужна ли я ему? Этого я не знала и знать не хотела.

* * *

Я спокойно вздохнула, лишь когда отыскала в вагоне свое место, села и откинулась на спинку кресла, чувствуя, как потертый пластик вытягивает из меня усталость. Осторожно положив голову на подушечку, я смотрела в окно — на дома, людей, деревья и поля. Все это там, за окном, меня не касалось. Поезд мчался так быстро, что деревья превращались в собственные тени. Если верить расписанию, то уже к вечеру поезд оставит позади 1800 километров железнодорожных путей, однако продолжительность поездки зависела от количества проверок.

Мой собственный мир растворялся. По мере того как мы двигались на север, природа постепенно преображалась. Привычные фруктовые сады, поросшие зеленью холмы и террасные поля сменились рисовыми плантациями, а еще немного погодя, когда поезд взобрался на гору, за окном замелькали бесплодные пустоши. Затем поезд вновь съехал вниз, в пустынный однообразный пейзаж. Унылая, голая равнина, на которой почти не встречались деревья. Десятки миль тоскливого однообразия. Смотреть было не на что, и я отвернулась.