История пчел

Я сделала еще шаг. Развернулась. И спокойно зашагала прочь, к метро.

Один шаг.

Второй. Третий.

Ноги сбивались на бег, но я запретила себе торопиться. Надо оставаться для них человеком, не провоцировать погоню, не превращаться в добычу. Не опускать голову, не оборачиваться.

Я слышала, как они двигаются. Как шуршит ткань на чьей-то куртке. Как кто-то из них кашлянул. Тишина не прятала ни единого звука. Но топота ног по асфальту я не слышала.

Седьмой. Восьмой. Девятый. Десятый.

По-прежнему тихо.

Одиннадцатый. Двенадцатый. Тринадцатый.

Я едва заметно ускорила шаг. Станция была закрыта, а на дверях висела цепь с замком. Лишь тогда я повернулась.

Они стояли на прежнем месте и смотрели мне вслед. Похоже, никто из них не собирался бросаться в погоню.

Не выпуская их из поля зрения, я направилась к повороту.

Я завернула за угол и потеряла их из виду. Передо мной лежала еще одна улица, такая же пустынная. Справа тянулись рельсы метро, слева выстроились заброшенные дома. Людей здесь не было.

И тогда я побежала.

Уильям

Десять дней спустя я получил посылку. Труды Дзержона. Забрав сверток, я поднялся на второй этаж и закрылся в комнате, которая теперь целиком и полностью принадлежала мне. Тильда больше здесь не спала, даже сейчас, когда моя болезнь осталась в прошлом. Быть может, она ждала, что я попрошу ее вернуться на супружеское ложе, быть может, ей хотелось, чтобы я взмолился, но в этом случае ждала она напрасно.

Кровать манила меня, просторная, мягкая и надежная. Как это просто — улечься в нее, в объятия одеял, утонуть в тепле и мраке.

Нет.

Вместо этого я уселся возле окна, положив на колени сверток. За деревьями я разглядел спину Шарлотты. Одетая в белый костюм, дочь склонилась над ульем. Она часами просиживала там, принесла себе стол и стул, бумагу и чернильницу и без устали наблюдала и записывала что-то в маленький блокнот в кожаном переплете. В ее движениях сквозила такая легкость, что я вспомнил себя в былые времена — когда-то я и сам так работал, хотя ныне казалось, что с тех пор прошла не одна человеческая жизнь. Сам я после разговора с Рахмом к пчелам не подходил. Я забросил улей, мне хотелось швырнуть его на землю, разбить вдребезги, попрыгать на нем, так, чтобы щепки в стороны разлетались. Но я сдержался: меня удержали пчелы, мысль о тысячах лишившихся крова пчел, готовых изжалить меня до смерти.

Я развязал бечевку, сломал сургуч, развернул бумагу и, вооружившись немецким словарем, погрузился в чтение, до последнего лелея надежду, что Рахм ошибается, что он что-то упустил, что улей Дзержона далеко не такой совершенный, как мой. Мой немецкий хромал, и я понимал лишь ничтожную долю, но, несмотря на это, сомнений не оставалось: его улей невероятно напоминал мой. Дверцы располагались чуть иначе, и крыша выглядела чуть менее скошенной, однако сама конструкция и принципы обращения с ульем были одинаковыми. Кроме того, Дзержон сделал ряд выводов, основанных на наблюдениях за пчелами, которые обитали в его ульях, и порядочная часть трудов была посвящена кропотливым научным изысканиям. Каждая идея подкреплялась неоспоримыми доказательствами, что свидетельствовало о безграничном терпении: все наблюдения записывались, а аргументы обосновывались. Труды Дзержона были выше всякой критики.

Я отложил журналы в сторону и посмотрел в окно. Закрыв улей, Шарлотта отошла в сторону и сняла шляпу, а потом, улыбаясь чему-то, направилась к дому.

Я открыл дверь и услышал внизу шаги дочери. Подойдя к лестнице, я взглянул на Шарлотту — та уселась за маленький столик, достала блокнот и, открыв его, положила перед собой. На секунду задумавшись, она сосредоточенно смотрела в стену, после чего склонила голову и принялась записывать. Когда я спустился по лестнице, она подняла голову и улыбнулась мне.

— Папа. Как хорошо, что ты здесь, — сказала Шарлотта, — я должна кое-что показать тебе, вот, смотри! — И она протянула мне блокнот.

Однако я, не удостоив ее вниманием, направился к вешалке, быстро накинул пальто и надел шляпу.

— Отец? — Она вся светилась.

— Не сейчас. — Я отвел глаза.

Воодушевление, сиявшее в ее взгляде, отбивало у меня всякую охоту находиться с ней в одной комнате. Я живо направился к двери.

— Но, папа, это совсем быстро. Ты только посмотри, к каким выводам я пришла.

— Позже.

Больше Шарлотта ничего не сказала, но взгляд ее не утратил решительности и настойчивости, словно она не собиралась принимать отказ.

У меня не было сил даже на притворное любопытство. Любые ее наблюдения или выводы уже были сделаны до нее, но сил на объяснения у меня не было, я не желал разочаровывать ее, рассказывать, что за все проведенное возле улья время она не узнала ничего нового, что догадки, к которым она пришла, давно известны. Я медленно открыл дверь, чувствуя, как тело сковывает апатия, и тихо непроизвольно вздохнул. Пора готовиться к тому, что вздыхать мне в самом ближайшем времени придется часто. В руках я сжимал ключ от моей скромной сельской лавочки, торговавшей семенами и рассадой. Там мое место, и нигде больше.

* * *