От сваммерпая рот обволакивало жиром, но оторваться я не мог. За утро я уже успел съесть две штуки. Их запах доползал из пекарни до моего магазина, просачивался сквозь самые узкие щели, даже когда я закрывал дверь, и напоминал мне о том, как просто пойти и купить еще один. Или несколько. В пекарне с меня даже отказывались брать полную их стоимость: пекарь считал меня чересчур отощавшим. Впрочем, такими темпами я быстро исправлю эту досадную оплошность. Я чувствовал, как тело начинает расплываться, будто стремясь побыстрее обрести свою прежнюю форму.
На улице было тепло, холодный ветер улегся, и у прохожих больше не возникало желания заскочить погреться в ближайший магазин, новость о моем выздоровлении устарела, и посмотреть на меня приходили все реже. За полдня у меня не было ни единого посетителя. Большие заказы сеянцев я давно уже обработал, и теперь наибольшим спросом пользовались специи и семена таких быстрорастущих съедобных растений, как салат и редиска.
Я с жадностью откусил еще, хотя пирог был пересолен, и запил тепловатой водой прямо из черпака, однако это положение не спасло.
Подойдя к двери, я выглянул наружу: как раз в это время из столицы возвращался вечерний дилижанс. Он остановился в конце улицы, и пассажиры устремились в разные стороны, но ко мне никто не направился. Я кивнул седельнику, смазывающему жиром седло, любезно улыбнулся колеснику, который как раз выкатил из мастерской новенькое колесо, и обменялся коротким приветствием с Альбертой — той, что прежде работала у меня, а сейчас затаскивала в магазин колониальных товаров два больших рулона сукна. Вот они, наши трудолюбивые сельские муравьишки, занятые своими делами. Очевидно, даже Альберта научилась приносить пользу. Быстро переступая крепкими ногами, она взбежала вверх по лестнице.
— Мистер Сэведж! — улыбнулась она мне и осеклась, словно вспомнив о чем-то. — Я вам тут лакомство одно припасла! Погодите-ка немножко.
Она затащила сукно в магазин, а спустя минуту выскочила оттуда с узелком в руках и подбежала ко мне. От запаха ее тела мне стало дурно.
— Что у тебя за дело ко мне? Мне сейчас некогда.
— Я слыхала, вы теперь пчел разводите. — Ее влажные губы растянулись в улыбке, а за ними показались кривые зубы. Мне вдруг вспомнились морские чудовища Сваммердама, но я тотчас же отбросил эту фантазию. — У папаши моего тоже пчелы имеются. Пять ульев! Глядите-ка! — Она взмахнула узелком: — Это вам, попробовать. Вкуснотища!
Не дожидаясь приглашения, она зашла в магазин и, положив узелок на прилавок, развязала его. Внутри оказалось несколько ломтей хлеба и маленький горшочек меда. Альберта приподняла горшочек и громко причмокнула.
— Держите! — И она махнула рукой, подзывая меня. Кожа у нее была грубая, землистого оттенка, на подбородке алели два прыща. Интересно, сколько ей сейчас? По меньшей мере далеко за двадцать — это наверняка. Руки и лицо выдавали, что Альберта чересчур часто работает на солнце.
Она протянула мне ломоть хлеба с расползшимся по нему медом — непрозрачным, неопределенного цвета.
— Попробуйте-ка! — И Альберта откусила большой кусок от своего ломтя.
От запаха ее кожи, меда и недоеденного сваммерпая желудок у меня сжался, но отказаться мне не позволили воспитание и нелепая вежливость, поэтому я послушно откусил.
И кивнул, чувствуя, как хлеб разбухает у меня во рту:
— Недурно.
Я жевал, стараясь не думать о личинках и расплоде, которых вытащили из соломенного улья и перемололи вместе с медом.
Доедая, Альберта не сводила с меня глаз, а когда от хлеба ничего не осталось, она облизала перемазанные медом пальцы, полная смехотворной самоуверенности.
— Чудесно. А теперь за работу.
Она наконец ушла, так виляя бедрами, что я был не в силах глаз оторвать.
Когда Альберта скрылась из виду, я быстро, почти задыхаясь, обошел по кругу магазин. Заметив на прилавке каплю меда, стер ее, уничтожая вместе с ней Альберту, с ее влажными губами, прыщами и почти неприличными вихляющими бедрами. Бедрами, в которые я мог бы вжаться, словно в землю. Но я обуздал себя. Превозмог похоть, пусть даже мне пришлось собрать для этого все силы.
Единственный стул в магазинчике манил меня к себе, и я, спотыкаясь, доплелся до него и плюхнулся всей тяжестью своего начавшего полнеть зада, а потом скрестил на животе руки, словно для того, чтобы удержать себя на месте. Несколько минут я просто хватал ртом воздух, но вскоре жар угас, а тошнота отступила. Да, я действительно смог себя обуздать.
Воздух прогрелся, прямо передо мной в луче солнца танцевали пылинки, медленно кружили в воздухе. Сложив в трубочку губы, я дунул на пылинки, и они разлетелись в стороны, но тотчас возобновили свой танец.
Я снова дунул, на этот раз сильнее. Пылинки вновь отбросило в разные стороны, и вновь они быстро вернулись к своему бесформенному бытию, легкие и не подвластные никаким силам.