История Петербурга наизнанку. Заметки на полях городских летописей

…Недавно наткнулся в Интернете на целую дискуссию вокруг имени нашего города. Она была очень горячей, и ровно половина выразила твердое убеждение: Петербург наименован в честь своего основателя. Мол, «даже первоклашки знают», что город назван именем Петра I. Наверное, свою роль тут сыграла память о былых временах, когда города сплошь и рядом получали новые имена в честь реальных людей. И не только деятелей советского государства. Екатеринослав, Екатеринодар, Екатеринбург: эти города были наименованы в честь императрицы Екатерины Великой и ее деяний (первые два ныне — Днепропетровск и Краснодар).

Только ведь была и другая традиция. Во всяком случае, до революции, когда религиозные традиции пропитывали весь быт российского государства. Елисаветград, например, основанный во времена императрицы Елизаветы Петровны, наименован был во славу святой Елисаветы. А город Николаев получил имя в память о взятии крепости Очаков в день святого Николая.

Именно к этой традиции принадлежит и Санкт-Петербург. С поправкой на царское лукавство, разумеется.

«Льзя ль пышный было град сим домом обещать?» Это и есть домик Петра I?

Домик Петра I уже в XVIII столетии считался святыней северной столицы. Как сказали бы сейчас, местом культовым. Андрей Иванович Богданов, один из первых историков города, в 1751 году восторженно писал: «Сей малейший Первоначальный Императорский Домик за толикую превосходную свою честь, что толикаго Великаго Императора мог вместить в себе жительством, и притом еще достоин есть чести и славы за малейшее свое созидание… Сей маленкой Петра Великаго Домик возродил на сем новонаселенном месте превеликое и прекрасное гражданство и Царствующий Град стяжал».

Уже тогда домик был окружен каменной галереей, призванной защищать его от ударов стихии — «для охранения в предбудущия роды», по определению того же Богданова. Косноязычно писали в те времена, и будем снисходительны к форме проявления горячих патриотических чувств.

Несколькими годами позже столичную святыню воспел в стихотворении «К домику Петра Великого» Александр Петрович Сумароков, знаменитейший тогда поэт:

В пустынях хижинка состроена сия,

Не для затворника состроили ея:

В порфире, с скипетром, с державой и короной

Великий государь имел жилище в оной.

Льзя ль пышный было град сим домом обещать?

Никто не мог того в то время предвещать;

Но то исполнилось; стал город скоро в цвете…

Каков сей домик мал, так Петр велик на свете.

Чтобы завершить вводную часть этой главы, вспомним еще одного певца домика — Ивана Ильича Пушкарева, автора описания северной столицы, увидевшего свет в 1839-м. Этот сочинитель излагал свои чувства уже более гладко, хотя и с не меньшим пафосом: «Священное чувство благоговения и признательности к памяти Петра Великого мгновенно овладеет душою вашею, когда вы переступите чрез порог сей хижины, в которой бессмертный Венценосец, для славы и благоденствия отечества, трудился как простой работник, отдалив от себя негу, роскошь и пренебрегаю даже отдохновением. Не пройдет ни одного года, чтобы житель Петербурга, Русский, не побывал в этом домике и с пламенным усердием не помолился Образу Спасителя; во всякое время года, особенно весною, стечение народа бывает здесь многочисленное, и смиренная обитель незабвенного Государя превратилась ныне в храм святыни».

Говоря про храм святыни, Пушкарев имеет в виду, что со времен императрицы Елизаветы в домике находилась часовня в честь хранившейся в нем (и принадлежавшей некогда Петру) иконы Спаса Нерукотворного Образа. Лишь в 1930 году часовню закрыли, а образ передали вначале в Троицкую церковь на Стремянной, а после и ее закрытия в Преображенский собор…

Но довольно уже возвышенных цитат. Займемся лучше реальной историей. Каждый современный петербуржец слышал, что домик Петра I сохранился в целости со времен державного основателя. и если даже перемены в его облике были, то не принципиальные.

Однако зададимся вопросом: а возможно ли вообще, чтобы деревянная постройка на топком берегу Невы прожила без потерь три с лишним столетия? С петровских времен здесь случалось множество наводнений, а чем это чревато, хорошо знал и сам Петр. Осенью 1706 года царь писал Меншикову, что воды «у меня в хоромах было сверх полу 21 дюйм». А ведь впереди были катастрофические наводнения 1777, 1824 и 1924 годов, второе из которых описал Пушкин в «Медном всаднике»:

Всё перед ним завалено;

Что сброшено, что снесено;

Скривились домики, другие

Совсем обрушились, иные

Волнами сдвинуты…