История правления короля Генриха VII

Жил в Оксфорде хитрый священник по имени Ричард Саймон; он держал у себя в учениках сына пекаря[58], которого звали Ламберт Симнел, — миловидного юношу лет пятнадцати, облику которого были в какой-то мере свойственны не вполне обычные достоинство и изящество. Этому попу (наслышанному о том, что говорят люди, и чаявшему заполучить какую-нибудь крупную епархию) взбрело в голову подбить парня выдать себя за второго сына Эдуарда IV, считавшегося убитым, а позднее (по ходу дела он изменил свой план) за лорда Эдуарда Плантагенета, в ту пору узника Тауэра, соответствующим образом подготовить его и разучить с ним роль, которую тому предстояло сыграть. Это последнее и есть то, во что (как выше было замечено) почти невозможно поверить; речь идет не о возможности предположить, что самозванцу достанется престол, ибо такое случалось и в древности и позднее; и не о том, что лицу, столь ничтожному, мог прийти в голову столь грандиозный замысел, ибо честолюбивые фантазии подчас захлестывают воображение людей низкого звания, особенно если они опьянены новостями и людскими пересудами. Но вот что представляется совершенно невероятным: что этот священник, будучи вовсе незнаком с тем подлинным лицом, по образцу которого ему предстояло изготовить свою подделку, надеялся, что он сможет так научить своего актера — будь то в жестах или манере поведения, в том, что касается памяти об обстоятельствах прошлой жизни и воспитания или умения должным образом отвечать на вопросы и тому подобное, — чтобы он сколько-нибудь приблизился к сходству с тем, кого должен представлять. Ведь тот, кого предстояло изображать этому парню, был не младенцем, выкраденным из колыбели или увезенным в раннем детстве и потому мало кому ведомым, а юношей, который почти до десятилетнего возраста воспитывался при дворе, где на него были направлены взоры бесчисленного множества людей. Ибо король Эдуард, не чуждый раскаянию в смерти своего брата, герцога Кларенса, сыну его (о котором идет речь), хотя и не вернул отцовского титула, но сделал его графом Уориком, восстановив этим достоинство, которое тот унаследовал по материнской линии, и всю свою жизнь обращался с ним подобающим образом; лишь Ричард III позднее лишил его свободы. Так что не иначе как к этому делу приложило руку какое-то высокопоставленное лицо, лично и близко знавшее Эдуарда Плантагенета и подсказавшее священнику его замысел. Если судить по событиям, которые этому предшествовали и последовали, то наиболее вероятно, что центром, откуда вдохновлялись и направлялись эти действия, была вдовствующая королева[59]. Ибо достоверно известно, что она была неутомима в плетении интриг и что в ее гостиной был составлен удачный заговор в пользу нашего короля против короля Ричарда III, о чем король знал и что было слишком живо в его памяти. К тому же она была в ту пору крайне недовольна королем, считая судьбу своей дочери (как повел дело король) не возвышением ее, а унижением, и никто не смог бы стать лучшим постановщиком и суфлером этого спектакля, чем она. Тем не менее ее замысел, равно как и замысел тех более достойных и мудрых людей, которые сочувствовали делу и были посвящены в тайну, состоял отнюдь не в том, чтобы корона досталась этому ряженому истукану, а в том, чтобы он ценой собственной жизни проложил путь свержению короля; будь это достигнуто, дальнейший ход событий рисовался им по-разному, для каждого со своими надеждами и планами. В пользу этого предположения говорит прежде всего то, что, как только события достигли значительного размаха, одним из первых действий короля было заключить вдовствующую королеву в монастырь Бермондси и отобрать у нее все земли и достояние[60], причем сделано это было по решению узкого круга советников, без соблюдения каких-то юридических процедур, на основании надуманных обвинений, — что, мол, она вопреки обещанию выдала из убежища двух своих дочерей королю Ричарду[61]. То, что эта мера уже в то время оценивалась как неоправданно суровая и по существу, и по исполнению, придает много вероятности предположению, что против нее имелись более серьезные обвинения, которые король, по политическим соображениям и чтобы не вызвать недовольства, предпочел не предавать гласности. Немаловажным является и то обстоятельство, что все это было до некоторой степени окружено тайной и что расследованию отчасти препятствовали. Сам священник Саймон после поимки так и не был казнен; он не только не был судим публично (как многие духовные лица по обвинению в менее тяжких государственных преступлениях), но ограничились тем, что заключили его в тюрьму. Добавьте к этому и то, что, когда граф Линкольн (главная фигура дома Йорков) был убит при Стоукфилде, король открылся кое-кому из приближенных, что он очень опечален смертью графа, ибо благодаря ему король, по его словам, смог увидеть глубину угрожавшей ему опасности[62].