История правления короля Генриха VII

В исследованиях, этому вопросу посвященных, уже было обращено внимание на то, что по логике этих «оснований» историческое познание как бы останавливается на подготовительной, дорассудочной фазе освоения материала. «Ощущение, — продолжает Бэкон, — служащее как бы воротами интеллекта, возникает только от воздействия единичного. Образы и впечатления от единичных предметов, воспринятые органами чувств, закрепляются в памяти... как бы не тронутыми, в том самом виде, в каком они явились чувственному восприятию. И только позднее человеческая душа перерабатывает и переживат их»[562]. Отсюда легко заключить, что функции истории исчерпываются сбором и закреплением материала в памяти, в то время как процедура его собственно рассудочного освоения представляет уже «сферу деятельности» философии и науки.

Однако к моменту создания латинской версии трактата «О значении и успехе знания, божественного и человеческого» Бэкон значительно приблизился к доктрине Б. Телезио (1509 — 1588) и его последователей, в которой указанные выше «три способности разумной души» уже не отделены одна от другой, а объединены в одно целое, олицетворяющее мыслительную способность как таковую. Доктрина Телезио, преодолев метафизику учения о «трех способностях», вскрывала всю меру непригодности традиционной концепции, поскольку она оставляла вне поля зрения первую и наиболее фундаментальную способность «разумной души» — мыслить. Мышление — это универсальный способ духовной деятельности, и человек к нему прибегает в равной мере и тогда, когда он «запоминает», и тогда, когда он «рассуждает», и тогда, когда он «воображает». Более того, «память», отождествляемая с занятиями историей, оказывается не только «подготовительным этапом» рассудочной деятельности, но и этапом, ее завершающим: в первом случае речь идет о фиксировании образов, доставляемых органами чувств, во втором — о фиксировании результатов мыслительной деятельности.

Но самое важное, может быть, заключается в том, что память участвует на всем протяжении этой деятельности не только как «хранилище» первичных «образов» и конечных абстракций, но и как «носитель» самих мыслительных процедур. Поскольку же Бэкон отождествляет с «памятью» историю, постольку оказывается, что на разных этапах мыслительной деятельности функции «памяти» различны. Так, в начальной фазе эта функция выражается в создании «первичной истории»[563], а затем она становится последовательно причастной к логике и философии, т. е., по терминологии Бэкона, к науке в собственном смысле слова. «Пусть никто не ждет большого прогресса в науках, если отдельные науки не будут возвышены к... философии»[564] — таково в высшей степени дальновидное заключение Бэкона.

К сожалению, Бэкон не показал, как оперирует память, но зато не оставил сомнений о своих представлениях насчет объема памяти как сокровищницы опыта. «Та история, которую мы хотим создать и которую мы задумали прежде всего, должна быть широкой, созданной по масштабу Вселенной», способной «воспринять образ мира, каким он является в действительности». Из этого следовало, во-первых, что история является субстанцией каждой подлинной науки, а во-вторых, поскольку ее метод обусловливается предметом, то во всех остальных науках «историческим» является и метод восхождения от частного к общему, ибо в противном случае его результаты не могли бы служить инструментом познания действительности. «Ибо знания, которые буквально на наших глазах были извлечены из частных фактов, лучше других знают обратный путь к этим фактам»[565].

Итак, в условиях, когда «история» мыслилась, по существу, лишенной «внутреннего времени», когда человек, субъект знания, не включал себя в процесс истории, т. е. в процесс изменений, — его природа мыслилась неизменной, — наконец, когда метод «новой индукции» свидетельствовал о наступлении полосы господства механизма и метафизики в европейской науке[566], не кто иной, как именно Бэкон на два столетия предвосхитил необходимость преодоления противостояния естествознания и наук о человеке путем перевода первого на почву опыта и нацелив последние на познания «естественных» закономерностей истории. Иными словами, в прозрении логического универсализма всей совокупности опытного знания и заключалось, в частности, то подлинно новое, что внес Бэкон в теорию истории как науки. Разумеется, применяя афоризм Бэкона «истины — дети времени» к нему самому, легко обнаружить, что, «моделируя» логическое тождество истории «общества» и «истории» естественной, он в действительности утверждал лишь историзм натуралистический, в котором общество выступает в конечном счете как лишенное внутренней динамики[567]. Тем не менее в начале XVII в. именно в указанном шаге заключался совершенный Бэконом прорыв из заколдованного круга, каким была гуманистическая концепция истории как рода искусства — спекулятивного, риторического, а по отношению к классическому наследию — эпигонского.