История правления короля Генриха VII

Прежде всего он вновь совершил путешествие из Линкольна в северные графства, хотя это было (в действительности) не столько путешествие, сколько выездная сессия суда. Ибо на всем своем пути король с большой суровостью и строгим розыском вершил суд — то военный, то обычный — и расправу над приверженцами и пособниками покойных мятежников. Не во всех случаях дело кончалось смертной казнью (ибо много крови было пролито в сражении), часто это были штрафы или выкупы, щадившие жизнь и обогащавшие казну. Среди других преступлений тщательному расследованию подверглись действия тех, кто распускал слухи (незадолго до сражения), что победили мятежники, что королевская армия разбита и король бежал; предполагалось, что эта хитрость удержала многих, кто в противном случае пришел бы на помощью королю. Это обвинение, имевшее, впрочем, некоторые основания, было принято и усердно поддержано теми, кто (не будучи сам ни особенно предан королю, ни охвачен рвением прийти ему на помощь) был рад воспользоваться такой возможностью, чтобы под предлогом устрашающих слухов скрыть свое небрежение и холодность. Король, однако, не пожелал заметить этой хитрости, хотя в отдельных случаях он, по своему обыкновению, разоблачал и клеймил виновных.

Что же до устранения корней и причин подобных потрясений и возможности их повторения в будущем, то король начал понимать, в каком месте ему жмет туфель, а именно, что причиной недобрых к нему чувств в народе было унижение дома Йорков. Он был теперь достаточно мудр, чтобы дольше не пренебрегать опасностью, и, желая как-то ублажить недовольных (по крайней мере в том, что касается формы), он решил наконец[87] приступить к коронации своей супруги. И вот, по прибытии в Лондон, куда он вступил с помпой, как триумфатор, и где отпраздновал свою победу двухдневным богослужением (в первый день он отправился в собор св. Павла, где был пропет Те Deum, а на следующий день участвовал в крестном ходе и выслушал проповедь у Креста)[88], королева была с большой торжественностью коронована в Вестминстере. Это произошло 25 ноября[89], на третьем году его правления, иначе говоря, примерно через два года после бракосочетания (подобно крещению в старину, с которым долго медлили в ожидании воспреемников). Столь странная и необычная отсрочка привела к тому, что всякий мог видеть, что это дело было ему не по душе и что совершалось оно под давлением необходимости и в интересах государства. Вскоре после этого, чтобы показать, что опять наступили ясные дни и что заключение Томаса, маркиза Дорсета, было вызвано не столько подозрениями лично в его адрес, сколько обстоятельствами, названный маркиз был выпущен на свободу без расследования или каких-либо иных проволочек.

В то же время король отправил посла к папе Иннокентию, объявляя ему об своем браке и о том, что ныне, подобно Энею, он пересек море прежде тяготивших его тревог и забот и добрался до безопасной гавани, благодаря его святейшество за то, что тот почтил его бракосочетание присутствием своего посланника и предлагая всегда рассчитывать на него лично и на силы его королевства.

Посол, обращаясь с речью к папе в присутствии кардиналов, столь возвеличивал короля и королеву, что вызвал у слушателей пресыщение. Но затем он до такой степени превозносил и обоготворял в своей речи папу, что все сказанное в похвалу его господину и госпоже должно было показаться умеренным и удобовоспринимаемым. Сознавая свою лень и бесполезность для христианского мира, папа был несказанно рад узнать, что отголоски его славы доносятся до столь удаленных мест, и принял посла с большим почетом, окружив его исключительной заботой. Кроме того, посол получил от папы весьма справедливую и достойную буллу, в трех отношениях ограничивавшую право убежища (которое крайне раздражало короля).

Во-первых, оно ограничивалось в том отношении, что если какой-либо воспользовавшийся этим правом человек, ночью или в другое время, тайно покинул убежище, совершил преступление и затем вернулся, то он навсегда лишался этого права.

Во-вторых, в том, что, хотя убежище обеспечивало укрывшемуся в нем личную безопасность от кредиторов, оно не защищало его собственности, находившейся вне убежища.

В-третьих, в том, что если кто-либо пользовался убежищем в связи с обвинением в измене, то король мог назначить своих представителей для наблюдения за ним внутри убежища.