История правления короля Генриха VII

Когда сразу со стольких сторон до него донесся лязг оружия и шум враждебных приготовлений, Перкин снял осаду[321] и двинулся к Тонтону, не отрывая одного глаза от короны, но другим уже начиная косить в сторону святого убежища, хотя корнуэльцы, ставшие теперь, как железо, которое после многократного разогрева и закалки делается неподатливым — скорее сломается, чем согнется, — клялись и божились оставаться с ним до последней капли крови. Уходя от Эксетера, он имел от шести до семи тысяч человек, многие из которых, привлеченные молвой о столь крупном предприятии и в расчете на поживу, явились, когда он уже стоял перед Эксетером, хотя по снятии осады некоторые улизнули. Подступив к Тонтону, он, изображая бесстрашие, весь день делал вид, что усердно распоряжается приготовлениями к бою, но близ полуночи в сопровождении трех десятков всадников бежал в Бьюли, что в Нью-Форесте, где вместе со многими из своей свиты отдался под защиту святого убежища, покинув корнуэльцев на произвол судьбы. Впрочем, тем самым он освободил их от клятвы и выказал обычную для него жалостливость, удалившись, чтобы не видеть, как прольется кровь его подданных. Едва прослышав о бегстве Перкина, король немедленно выслал пятьсот всадников догнать и перехватить его прежде, чем он достигнет моря или того малого островка, который называли святилищем. Но к последнему они прискакали слишком поздно. Поэтому им оставалось лишь окружить убежище и поддерживать вокруг него крепкую охрану, дожидаясь, пока не станет известна дальнейшая воля короля. Что до других мятежников, то они (лишенные своего предводителя) без единого удара сдались на милость короля. Король же, который (подобно лекарям) имел обыкновение пускать кровь скорее для спасения жизни, нежели ради кровопролития, и никогда не проявлял жестокости, если был в безопасности, увидев, что угроза миновала, в итоге простил их всех, кроме нескольких отпетых злодеев, которых повелел казнить, чтобы тем оттенить свою милость к прочим. Кроме того, несколько всадников были спешно посланы к горе св. Михаила в Корнуолле, где Перкин оставил леди Екатерину Гордон, которая и в счастье и в горе безгранично любила мужа, добродетелями супруги умножая добродетели своего пола. Король отправил их столь поспешно, так как не знал, беременна ли она, ибо в этом случае дело не закончилось бы на одном Перкине. Когда ее доставили к королю, он, как передают, принял ее не только с состраданием, но и с любовью, поскольку жалость лишь усиливала впечатление от ее изумительной красоты. Обласкав ее, он во имя радости лицезреть эту красоту и во славу себе отослал ее в свиту королевы и назначил ей весьма почтенное содержание, которым она пользовалась и при жизни короля и много лет после его смерти. Вскоре из-за ее истинной красоты все придворные начали называть ее именем Белой розы, некогда украшавшим фальшивый титул ее мужа.