История прибалтийских народов. От подданных Ливонского ордена до независимых государств

В 1681 году герцог Якоб умер, и выяснилось, что все его дело целиком и полностью зависело от него самого. В отличие от своего шурина ему так и не удалось добиться поставленной политической цели, ведь силовые средства, которыми располагала Курляндия, были слишком малы. Возможно также, что у этого великого предпринимателя просто не хватало смелости, какой должен обладать настоящий государственный муж. Тем не менее его лицо, с большим носом, крепко сжатыми губами и волевым подбородком, говорит о человеке с большим жизненным опытом, которому присущи и мечтательность, и целеустремленность, и большая жизненная энергия, и ясность ума.

Годы его правления оставили заметные следы в экономике края, что способствовало росту к нему уважения. К тому же германские князья принимали Кетлеров, славившихся своим богатством, как равных. Поэтому в 1654 году Якоб добился присвоения ему титула имперского князя Священной Римской империи германской нации, но в праве говорить от лица империи ему было отказано.

Экономическое развитие края предоставило возможности для подъема по социальной лестнице и уровня жизни проживавших в Курляндии леттов, поскольку герцог Якоб привлекал для работы на своих предприятиях специалистов и из их числа. К тому же, несмотря на то что нагрузка, ложившаяся на крестьян в его непосредственных владениях, не сильно отличалась от повинностей других крестьян, так как они проистекали из общих требований, предъявлявшихся к помещичьему хозяйству, его крестьяне все же имели по сравнению с другими тружениками села бесспорное преимущество. Это преимущество заключалось в том, что они обладали правом пожаловаться на управителя того или иного герцогского феодального владения или на залогодержателя непосредственно самому герцогу.

Вместе с тем в Курляндии, точно так же как в Лифляндии и Эстляндии, еще долго существовала практика, когда поднявшиеся в социальном отношении латыши начинали причислять себя к немцам. Так среди многочисленных лютеранских проповедников, трудившихся над совершенствованием латышского письменного языка, вплоть до XIX столетия, пожалуй, только один священник причислял себя к латышам. Им был пастор из Митавы Вильгельм Штайнек (1681–1775), позднее перебравшийся в город Тукум.

Для развития письменного латышского языка эпохальным стал XVII век, где выдающуюся роль сыграли прежде всего два литератора – Манцель и Фюрекер. Георг Манцель, являвшийся с материнской стороны внуком одного из издателей «Энхиридиона»[201], обучался в Ростоке, затем был пастором в Вальгофе[202], потом проповедником и профессором в Дорпате, а под конец жизни служил придворным проповедником в Курляндии. Он считается автором старейшего латышского учебника по правописанию и зачинателем латышской прозы (словарь «Леттус», «Сборник латышских проповедей»). Христофор Фюрекер, который учился в Дорпате и являлся учеником Манцеля, женился на свободной крестьянке и проживал в Курляндии недалеко от Доблена среди простого народа. Будучи одаренным сочинителем духовных псалмов, он стал основателем латышского поэтического искусства. И Манцель, и Фюрекер были родом из Земгалии. Начало, положенное в XVI веке с выходом церковного «Справочника», укрепилось и развилось дальше. При этом основой для возникающего письменного латышского языка стала земгальская разговорная речь, точнее, среднелатышский диалект. Название же «латыш», которое до конца XVI столетия распространялось только на язык и народ, проживавший севернее Западной Двины, превратилось в общее обозначение всех леттских племен.

Крестьянский народный дух у леттов в Курляндии и Южной Лифляндии, как и у эстов в Северной Лифляндии и Эстляндии, а также на островах сохранился в языке, обычаях и неиссякаемых песнях.

У обоих народов народные песни были весьма многочисленны и самобытны. После языка они являлись поистине бесценным народным достоянием, в чем-то, как в зеркале, отражая общность социальной судьбы, выражавшуюся, в частности, в отсутствии былин. Тем не менее, несмотря на эту общность, их народные предпосылки являлись весьма разными.

Носителями народных песен были в первую очередь женщины, но в XVII веке ценители из числа немцев стали некоторые из них записывать, на что позже обратил внимание Гердер[203]. Тем не менее планомерно эти песни начали собирать и издавать лишь в середине XIX столетия.

В нравах и обычаях обоих народов многое сохранилось с языческих времен, нося порой культовый характер. Так, о проводимых обрядах с жертвоприношениями сообщалось даже в XIX веке. Одежда продолжала носить следы древнего искусства, что проявлялось, в частности, в ткачестве, крашении, шитье, плетении, в обработке металлов и кожи. А вот что касается украшений, то формы, свойственные местным изделиям, стали явно испытывать влияние, исходившее из германских городов. Причем немецкие нередко их просто вытесняли.