Он тут же заметил троллейбус на остановке через дорогу от себя, добежал до него, презрев ПДД, но это был не тот троллейбус и шел он в парк, о чем громко говорил водитель и о чем громко сообщала кондуктор, они вторили друг другу, но только через несколько повторений молодые люди — новоприобретенные соседи Олега по остановке (хотя нет, это он был их новоприобретенным соседом) сказали «а-а, в парк» и стали выкарабкиваться из троллейбуса обратно, весело поглядывая на Олега и дыша на него синтетическими запахами фруктов и алкоголя. Не успел Олег как следует поопасаться громкоголосой молодежи, как они уже уехали на следующем троллейбусе, так что на остановке, кроме самого Олега, остался только маленький полненький мужчина лег пятидесяти в большой кожаной куртке, который, видя, что больше никого вокруг нет, стал всячески знакомиться с Олегом, выяснять у Олега про его жизнь студента и рабочую жизнь, потом стал рассказывать о своей нелегкой судьбе хореографа Катерского театра драмы, про свой развод с женой (транспорта все не было), а потом внезапно захотел угостить Олега пивом и предложил заночевать у него. Эти два последних резких перехода в беседе смутили Олега больше, чем если бы мужчина прямо предложил отойти в какой-нибудь подвальчик и трахнуться на покрытых стекловатой трубах центрального отопления и горячего водоснабжения. Фраза мужчины: «У меня роскошная квартира в центре», — холодной теркой гетеросексуального ужаса шаркнула Олега с загривка по копчик, и Олег заторопился, сказал, что дойдет и так, что уже поздно.
Идя под неперестающим дождем, Олег то представлял, как охранник, не дождавшись его звонка, сам набирает номер, а в это время хореограф и он, Олег, расшатывают восьмиспальную кровать под розовым балдахином или чокаются шампанским в какой-то невозможной для Катера огромной ванне. От подобных картин Олегу становилось настолько жутко, что он оглядывался еще с полчаса после того, как бросил погрустневшего работника искусства под козырьком остановки. Чередуя освещенные улицы, малоосвещенные переулки и почти не освещенные дворы, оббив сумкой бока, Олег добрался наконец до нужного ему дома — это оказалась высотка из новостроек. Еще минут пятьдесят сверх того Олегу пришлось разговаривать с пожилой консьержкой, тряся ключами от квартиры перед камерой наружного видеонаблюдения и доказывая, что он жилец, а консьержка не верила, искала очки, справлялась у кого-то по телефону, опять не верила, опять искала очки, а вокруг Олега сомкнулся уже такой мрак, что лишь лампа над железной дверью подъезда освещала его, потому что уличные фонари погасли, и окна соседних домов погасли тоже, еще до того, как погасли фонари, даже самодвижущихся повозок не было слышно, даже они ехали где-то не там, где был Олег. И тогда Олег сказал: «Да бог с вами, дорогая бдительная консьержка, не открывайте ничего. Вообще подоприте дверь клюшкой, с помощью которой вы наверняка передвигаетесь. А я лягу здесь и замерзну у вас на глазах». «А я вызову милицию, и она вас заберет», — сказала консьержка. «А я покажу милиции ключи, и вы окажетесь в неловком положении», — сказал Олег. Тут Олег пожалел, что не пригрозил консьержке раньше, потому что дверь открылась, обдав Олега сухим пустынным воздухом с запахом песка и цемента, а консьержка чуть ли не на руках внесла Олега внутрь, так что он смог еще покуражиться и поделать вид, что уже не хочет в дом, а хочет умереть под дождем и ветром. «Ты в какой квартире жить будешь?» — спросила она, Олег ответил. «Тогда тебе на самый верхний этаж, и еще там поднимешься на этаж, и вот там твоя квартира», — консьержка держала Олега под локоток, когда он чуть повернулся к ней, чтобы понятливо кивнуть, то почувствовал, что она пахнет быстрозавариваемой лапшой, да так сильно, будто консьержка брызгалась соусом вместо дезодоранта, или же так, будто она, желтолицая, желторукая старушка в желтенькой одежде и бежевых тапочках, сама состояла из лапши. Она довела Олега до лифта и отпустила, прежде чем двери лязгнули, Олег успел заметить, как она обходит его черные осклизлые следы на светлых плитах пола и косится на них.