История прозы в описаниях Земли

Моя улица проходит поперёк своего рода долины, образованной двумя холмами, и соединяет вершины этих холмов, так что, если подолгу стоять на «дне», глядя вверх, обрывки тумана кажутся козырьком, прикрывающим лобную часть восточного холма, с которого на голову смотрящему валится холодная пена. Когда ветра нет, туман кучкуется на дне чаши. Кое-где улица выглядит так, будто её обитатели обчитались шванков о Тиле Уленшпигеле – лучше светить фонариком под ноги, когда ступаешь в темноте. Я увидел в окно двух египетских фараонов и решил, что это футбольные болельщики, забыв о том, что в этой стране играют в иной футбол; затем там появилась женщина с резиновыми перепонками на ногах и дыхательной трубкой во рту, и в голове у меня щёлкнуло: амазонка, как в «Эспландиане», – но для чего же ей трубка? Я вспомнил одного человека, который сидел в механическом кресле на дне уличной долины и не мог сдвинуться – только шевелил челюстью с густым мычанием, пока из-под его коляски бежала полноводная струя, стекая с тротуара на дорогу; разумеется, помочь ему никто не мог и, кроме чужака, то есть меня, никто его даже не видел. Впереди пульсирует оранжевая пробоина (просвет в облаках? забыл погасить лампочку?), но, если отнять одеяло от лица, остаётся всё та же темнота. В комнату проникает рыбный запах, я заматываю голову одеялом, вороша рукой по тумбочке в поисках полотенца. Всё вроде бы просто, и надо только зажечь свет, но что-то вечно мешает принять наиболее сподручные меры – или же причина в том, что никакого запаха нет, чем плотнее прижимаешь к одеялу нос, тем тоньше воздушный фильтр? По ощущениям влажность процентов девяносто семь – мокрый воздух из окна тоже пахнет морскими продуктами, там начинается другой мир, состоящий из бежевых туч, силуэтов домов, образов, бесконечных образов, за которые хватаешься, как бездомный за ручку магазинной тележки, которая дребезжит на стыках тротуарных плит, пока из неё вываливаются кульки, одноразовые маски, трубки от распылителей, вощёные рисовые коробки… Можно вообразить, услышав это дребезжание, что стоишь у полки в супермаркете и сквозь запотевшие (из-за маски) стёкла очков рассматриваешь поредевший ассортимент, будто надеешься приобрести здесь самого себя. Счастливый час, выгодная покупка. Расстановка объектов на полках обладает эстетической притягательностью, и кое-что незамедлительно врежется в память. Вот мексиканские тортильи за два девяносто девять (никогда не любил их резкий запах), где-то рядом стоит хумус за шесть девяносто девять и юкатанский гуакамоле по пять девяносто девять, соус «Господин Халапеньо» выделяется благодаря названию, американское национальное кушанье – макароны с сыром – продаётся по три пятьдесят, наклейка гласит: «Безоговорочное доверие с 1950 года!» У некоторых банок встречаются прорези в этикетках – иллюминаторы, из которых выглядывают тунцы или какие-нибудь стручки. Американский торт огромен, как Долина смерти, и не отличается от неё по вкусовым достоинствам. Многие наименования из-за дефицита, спровоцированного страхами и ажиотажем, отпускаются по одной штуке в одни руки, а некоторые уже раскуплены – вместо них только липкие лужицы с пылью. Ленивый сквознячок стелется по полу, накапливает силу в рассыпанной крупе, подхватывает остатки съестного и уносит, высасывает через брешь в потолке последнюю еду заодно с холодильными шкафами, половыми вёдрами на колёсиках, кассами самообслуживания, чёрными фартуками персонала и последними покупателями.

«Странствия и путешествия» Тафура