История прозы в описаниях Земли

Всю историю прозы от позднего Средневековья до раннего Нового времени можно прочитать как симфонию постепенно раздвигающихся границ ойкумены, как будто свет затапливает семь средневековых небес Беды Достопочтенного, разъедая их желатиновые перегородки. Странный жанр, который в специализированной литературе (например, у Рихарда Хеннига) называют географическим романом, обязан своим возникновением в равной мере объективным историческим обстоятельствам – таким, как открытие европейцами в начале XIV века Индии и Китая, о которых прежде ходили слухи, – и затейливым христианским анекдотам о присных дьявола, одним прыжком покрывающих расстояние от Бургундии до Иерусалима. Эталонный случай раннего географического романа представляет собой популярная книга XIV века о путешествиях некоего сэра Джона Мандевиля: в реальности никакого сэра, конечно же, не существовало, а неизвестный автор проделал путешествие не далее соседней библиотеки. А всё-таки именно он вывел расхожую формулу географического романа: реальная информация в свободном соединении с беззастенчивым, в русле Плиния, вымыслом излагаются от первого лица героя-странника, объединяющего всю страноведческую чересполосицу собственной фигурой. «Странствия и путешествия» Тафура, «Путешествия» Шильтбергера, анонимный «Фортунат», «Странствия» Мендеса Пинто, вплоть до передразнивания жанровых конвенций в «Шельмуфском» Кристиана Рейтера – везде одна типологическая решётка. Образцы жанра – не на слуху, и в историко-литературных штудиях эти книги не фигурируют, как будто их сознательно вымарали из истории, несмотря на зияющий эволюционный пробел между рыцарским и плутовским романами, к которым географический роман прикипел по краям своего хронологического отрезка… Но даже если принять, что историки литературы просто не готовы признать за географическим романом какую-либо независимость от банальных записок путешественников с их сиюминутной дискретностью, невозможно отделаться от впечатления, что примерно с XIV века литературой овладевает некая географическая чесотка – грёзы о неведомых землях и «дьявольских» скачках в мгновение ока. Боккаччо, например, пишет большущий географический словарь, внося в него цитаты из классических писателей наравне с реляциями новейших путешественников; Мор в своём утопическом романе ссылается на экспедицию Веспуччи, сделавшую возможным открытие идеального острова; флотилия Пантагрюэля в неупиваемом сочинении Рабле воспроизводит маршрут первооткрывателя Канады – Картье; Сервантес для последнего романа штудирует трактаты о далёких арктических областях Земли; немецкий Фортунат обводит вокруг пальца египетского султана, лишь бы овладеть шляпой, переносящей в любую точку мира; доктор Фауст в народной книге XVI века подписывает соглашение с Мефистофелем, чтобы пользоваться его дьявольским транспортом – совсем как мы (до недавнего времени) пользовались выгодными предложениями авиакомпаний; Симплициссимус, отважившись на путешествие к центру Земли, на несколько столетий опередил жюль-верновского Лиденброка… И прочее, и тому подобное. Ко времени появления «Дон Кихота» географические исследования приобретают глобальный размах – ветер с океана врывается в куртуазно-колбасный мир винных погребов, навозных куч, придворных финтифлюшек – отныне чаша Грааля ценится не выше надёжного портулана, – и вот уже Вагнер, верный ученик Фауста, отправляется в действительный, а не фантазийный Новый Свет, – но реальность Нового Света открывается такой, что прежние трикстеры вроде Уленшпигеля выглядят рядом с ней жертвенными ягнятами.

Траурная прослойка